Ощущение времени

— Тебе надо ещё будет доказать, что ты свой… там тебе надо будет доказать, что ты не член этой банды, которая убивала здесь! Ты об этом не подумал?

— Нет. Не обвинят. Там будут тысячи таких, как я… тысячи, понимаешь? А может, миллионы, если они ещё есть на свете, если они не в могилах, в пепле, удобрениях и абажурах, которые из них сделали… технология та же — нас превратили не в рабов, даже не в скотину — в сырьё, понимаешь… ты же сам говорил, что у меня Лизка и я должен думать о ней.

— Говорил. Мы много чего говорим… но страшно… а тут всё же свои… я не знаю, как это объяснить.

— Потому что нет объяснения… понимаешь? Мы им не нужны… а эти… — он обвёл рукой тянущуюся вниз, к Кремлю толпу, — молчат… Потому что незаметно превратились в быдло… и давно… ещё задолго до большевиков… я их не уважаю.

— А я жалею.

— Это разные чувства, Додик… помоги мне…

— Я?

— Да. Завтра иду в ОВИР… я обязательно уеду… не хочу, чтобы моя дочь повторила судьбу матери.

— Но её мучили фашисты.

— Правда…

— А эти вот, которых ты не уважаешь, освободили, спасли…

— Опять правда… — подтвердил Лёнька — Ты знаешь, почему у неё русская фамилия?

— Я думал, по первому мужу.

— Хм… не было первого… до меня… её прадеда забрали в кантонисты… когда ему было восемь лет… он остался сиротой после погрома… понял?.. А таких инородцев крестили… всех… окрестили и дали ему новую фамилию… Дедков… он прослужил царю батюшке и отечеству ровно двадцать пять лет… четверть века! Вернулся домой, в своё местечко, пошёл к ребе и потребовал, чтобы его вернули в иудейскую веру, его истинную… никогда он от неё не отрекался, не был христианином и не хотел… обряд совершили, а бумаги переиначить не смогли… Он бы лишился пенсии… царской… прожил он восемьдесят четыре года… его фашисты закопали живым вместе с дочерью… с Фириной мамой… в сорок первом… слишком быстро фриц топал и Белоруссию всю бегом проскочил, а эти врали, что «врагу никогда, никогда не шагать по республике нашей». Отец Фиры за это на фронте погиб.

— А как же Фира?

— Она была далеко от дома, в детском саду… на лето уехали… оказалась на оккупированной территории… от семьи никого не осталось, она чудом выжила… когда вернулась, её вырастила тётка… какая-то седьмая вода… родственница… тоже обглоданная жизнью до одиночества… это про неё, теперь давай про меня… отца в тридцать хорошем расстреляли… где могила, не знаю… мать забрали через полгода, меня увезла её сестра, моя тётка… а там война, эвакуация, Башкирия — я спасся… тётка умерла, мать вернулась больная через шестнадцать лет и через пять умерла… хорошая история? Где лучше было? Там или здесь? Там хоть враги, а здесь твои «свои».

— Мне обошлось легче, — смущенно возразил Додик.

— Не в этом дело, — раздражённо отмахнулся Лёнька. — Им ничего не надо и не интересно, кроме власти — народ, народ… …ня всё это!

— Что помочь-то надо? Как?

— Скрипку забрать.

— Скрипку?

— Да, Фирину. Подам заявление об отъезде — тотчас меня начнут трясти, вызывать в инстанции, сам понимаешь, не самые дружеские, а сами они в это время будут шарить в моей квартире… я это знаю… мне моя АСУ и не такие сюрпризы преподносила… им не нужна волна, понимаешь? Болото — вот их среда обитания. А скрипка Фирина — коллекционная, старая итальянская работа… как в семью попала, не знаю, но Фира её очень любила и звала «Ида» — именем матери… Её за границу не выпустят, и продать я её не могу… Можно, конечно, получить за неё хорошие деньги, очень хорошие, но мне их не вывезти, я из-за них сам могу тут застрять… Проживу… Надеюсь, что там пригожусь… мозги мои… с моими идеями… А скрипку оставлять и им отдавать не хочу, забери её сегодня прямо… завтра иду в ОВИР… приговор подписан и обжалованию не подлежит… опять без права переписки.

— Где же я буду держать её? В своих двенадцати метрах? У меня знакомый, бывший музыкант, у него коллекция инструментов и комната, правда, отдельная квартира — 17 метров… он инструменты по друзьям прячет. А сел тоже в тридцать каком-то, знаешь за что? Ему Тухачевский смычок подарил скрипичный: маршал же в свободное время увлекался изготовлением скрипок… он ему смычок, не своей даже работы, какой-то немецкий, подарил… и он играл им в оркестре каком-то знаменитом… Потом сел нарком, а следом и этот бедолага… за подарок наркома… куда девать скрипку?

— Не знаю.

— Слушай, а если Иванову?

— Неплохая идея… всё лучше, чем дома — там оставить, всё равно что предать Фиру… разве дело в скрипке!

— В скрипке, — твёрдо ответил Додик. Вон шарики, на углу Националя… — Как ты думаешь, когда Лизке будет восемнадцать, мы сможем так же пройтись?

— Здесь? Не думаю… хотя, кто знает? Может, я всё ещё буду сидеть в отказе, работать истопником в кооперативном доме и сочинять свои проекты на угольной куче, а дочь будет проклинать меня за то, что живу не как все… не знаю… А где твоя новая пассия? — резко перевёл он разговор.

— Вера? Она готовится к конкурсу… и проверяет свои чувства… По-моему, это самое страшное…

— Что? — удивился Дрейден.