Ошейник Жеводанского зверя

Я лег на живот и подполз к краю пропасти, желая разглядеть говоривших и услышать подробности беседы.

 – Антуан... не сломать... крайняя осторожность... Слишком строг... – наставлял невидимый де Моранжа.

Ближе. Надо еще ближе. Но как? Неосторожное движение подтолкнуло вниз камни, полетевшие дождем, шумным и явно выдающим мое присутствие. Я же вскочил, метнулся к лошади, подгоняемый непонятным страхом, взлетел в седло и галопом унесся прочь по тропе.

Почему я так опасался быть застигнутым? Не знаю. Ведь я мог бы спуститься, заговорить, рассеять подозрения их и свои, но вместо этого весь день, до самых сумерек, бродил по лесу. Однако на сей раз уловка не спасла. – Где ты был? – строго спросил отец, осматривая меня придирчивым взглядом. – Где ты шлялся?

 – Просто... охотился.

 – Ложь, – припечатал он словом. – Ты лжешь, хотя знаешь, что ложь – великий грех! Ты следил за Антуаном? За мной? Отвечай! И помни, что ложью произнесенной ты убиваешь душу свою!

Если бы он не упомянул о грехе и душе, я бы смолчал, я бы сумел придумать ответ, успокоивший отца, но вместо этого разозлился, как никогда прежде не злился.

 – Ты о моей душе заботишься? А что тогда с твоей? Что происходит, отец?

 – Ничего, что бы тебя касалось.

 – Неужели? Меня не коснулась тюрьма, в которую нас упрятали по прихоти де Ботерна. И для того, чтобы дать ему повод убраться из Лангедока? – Я сочинял на ходу, сам не веря в свои домыслы, я склеивал обрывки подслушанной беседы со своей злостью и выплескивал сотворенное на отца. – И кого вы собираетесь явить? Для чего? Зверя?

Он меня ударил, не ладонью – кулаком, ломая нос и запечатывая дерзкие губы. А потом, вырвав поводья, вскочил в седло и унесся в темноту, столь велика была его ярость.

Я же, пытаясь остановить кровь, остывал и думал о том, какое страшное обвинение бросил в лицо отцу. Да, пусть он жесткий и порой жестокий, пусть он никогда не испытывал любви ко мне, если вообще был способен на любовь, но меж тем он мой отец.

А я сказал ему, что он – чудовище.

Той ночью я не сомкнул глаз, надеясь дождаться его и просить прощения. Я искренне собирался рассказать обо всем, излить и вопросы, и догадки, и сомнения. Я верил, что он сумеет ответить, развеет страх и пусть не простит, но избавит от дальнейших мук.

Я ошибался.

Отец отсутствовал два дня, а на третий появился слуга с запиской, в каковой мне приказывалось немедля выдвигаться в Бессе.

 – Зачем? – спросил я у грязного человека в овчинном тулупе, привезшего послание.

Он, хмуро глянув, буркнул: