Ошейник Жеводанского зверя

Голоса судили и рядили, а я, ускользнув от них, падал навстречу небу. И был счастлив, избавившись от боли. И был готов принять смерть.

Я не знаю, чего стоило мое спасение отцу. Должно быть, граф надеялся, что я, будучи слишком слабым, не выживу, что многочисленные раны и лихорадка убьют меня столь же верно, как его кинжал, но Господь рассудил иначе.

Небеса не приняли меня, швырнув в муку земного существования. Я помню, как плыл по рекам небытия, пил огненную воду, которая изливалась сквозь раны тела моего и воспламеняла его, заставляя кричать от муки.

Я помню, как плакал и звал мать, и она приходила, садясь в изголовье постели, смотрела с укором и иногда принималась что-то говорить, но я, оглушенный собственным криком, не слышал слов.

Я помню, как приходил в себя, видел людей и камень, серый и гладкий, и вновь уходил куда-то.

Три месяца, сказали мне, три долгих месяца я бродил на грани между жизнью и смертью, не в силах выбрать путь. А избрав, вернулся в тело, которое, истерзанное ранами и болезнями, показалось чужим. Я был настолько слаб, что мог лишь дышать и глотать жидкую кашицу, которой потчевали меня милосердные сестры.

Мое выздоровление затянулось. Я пропустил лето и осень, зиму встретил на костылях, уже самостоятельно добираясь до монастырского садика. Я смотрел на снег и снова думал о том, что же случилось тогда, в лесу. И уже сам находил ответы на вопросы.

Во-первых, не осталось сомнений в том, что де Моранжа желал меня убить, а отец – если тот разговор в пещере действительно был когда-то – не позволил. Во-вторых, оба они, граф и отец, причастны к появлению Зверя на землях Лангедока. В-третьих, подарок Антуана, шелковый шнурок, до сих пор обвивающий мое запястье, остановил чудовище.

В-четвертых, как кто-то поверил бы в подобное, если я сам не верил себе?

Я должен был узнать правду, но сначала мне следовало вырваться из монастыря, чей уют оборачивался пленом. А тому, кто ходит на костылях, не так-то просто убежать.

К декабрю же, словно пытаясь остановить меня, открылись раны на ноге, пошли желтым гноем, вынося осколки кости, и приехавший врач, долго ковыряясь в ране, вынес вердикт:

 – Неверно срослись. Нужно ломать.

Я согласился. Проклятье, я вспоминал де Моранжа и его лживые слова, сказанные у хижины на Мон-Муше, и удивлялся тому, сколько в них истины. Доктор был жесток, причиняя боль, но доктор же жестокостью возвращал мне способность ходить.