Ошибись, милуя

— О моей хозяйке мы начали, так я доскажу. У ней до меня, в моей же комнате, жил пересыльный какой-то. Недели две, а может, чуть побольше, она точно не помнит. Однажды ночью, говорит, пришли охранники, велели ему быстро собраться и увели. А после него она в бане за трубой нашла какие-то бумаги. И конечно, прибрала их, а потом пустила на растопку самовара. Я случайно наткнулся на них и полистал — так ничего особенного. А вот одна брошюрка, до нее, кстати, хозяйкины руки еще не дошли, одна оказалась, на мой взгляд, весьма и весьма интересна. Для тебя, подумал, особенно: о мужике и земле идет речь. Меня поразило в ней одно обстоятельство, что там не оплакивают мужицкую долю, которая вроде и без того обмыта слезами народными, — она громит все, на чем стоит свет. Вот я и подумал: может, прочтешь на досуге? Конечно, советую. А то как же. Тогда давай зайдем на рынке в кабак, и, пока нам подают чай да баранки, я сбегаю и принесу ту брошюрку. Ей-ей, жалеть не станешь. Может, это и есть твоя истина. Вот ты, Григорий, частенько говоришь, и, полагаю, не без гордости, что не принадлежишь ни к какой партии. Ты вроде сам по себе, и делу конец. Так или не так?

— Ну, допустим.

— Так в этой книжице как раз и идет речь о таких, как ты, беспартийных крестьянах. Думаю, она тебя возьмет за живое. Я, Григорич, тоже человек умеренных взглядов и был и есть. Но вот насмотрелся на вашу жизнь и думаю: без коренной ломки всех российских устоев в люди нам не выйти. Я уже говорил тебе как-то, что не разделяю полностью оптимизма социал-демократов, потому что не вижу в их программе будущего России, однако дух обновления, с которым они берутся за дело, принимаю.

Возле кабачка, все окна которого были распахнуты настежь и увешаны связками баранок, Люстров кивнул на открытую дверь:

— Ты заходи и распорядись, а я живой ногой.

Когда Семен вернулся на постой и вошел во двор, Анисья поила лошадь, держа на приподнятом колене ведро с водой. Молодой жеребчик, которого Семен купил уже после фермы и который еще не ходил в телеге, любил поиграть. Отдохнув и наевшись после дороги, он напустился на воду и долго пил, а потом стал баловаться: обмочит свои губы и, оторвавшись от ведра, мотает головой, фыркает, переступает ногами.

— Пей, дуралей, — смеялась Анисья, радуясь на веселого конька. — Ну-ко, балуй еще. И так всю обрызгал. Гляди. Не дам больше. — Но стоило ей опустить ведро, как жеребчик вновь тянулся к нему, и вновь мочил губы, и вновь мотал сухой красивой головой.

— А я уж и у ворот посидела, поджидала тебя, — сказала Анисья и, счастливо зардевшись, пошла навстречу. — Думала походить по рынку, поглядеть на карусель, да без тебя все неинтересно. Куда ни зайду — в голове одно: вот он пришел, вот он ждет уж меня. Глупая я, правда?

— Да я-то лучше? Одно слово — пара. — Он взял ее за руки и приложил ее ладони к своим щекам. — Я тоже ушел, не досидел. Что-то подкатило под сердце — хоть плачь. А потом вспомнил тебя, и провались, думаю, все сквозь землю. А ты вот моя. И так мне хорошо.

— А знаешь, Сеня, давай сейчас же поедем домой. Прямо сию же минуту. А поедим прямо в дороге — я тут взяла что надо: хлеб, сало. Ведь хорошо, а?

— У речки можно остановиться, — подсказал Семен и повернул Анисью вокруг самой себя.

— Запрягаем?

— А где твоя сумка? Мне бы книжицу вот положить.

Анисья сбегала в дом и принесла кожаную сумку на медной защелке, набитую покупками. Подходя к Семену, открыла ее и ладошкой освободила место для книги.

— А глянуть можно?

— Я еще и сам не видел. О ней, однако, лучше помалкивать. Об аграрной программе большевиков.

— Ну вот под соломку положим — и место.

Несмотря на уговоры крестной тетки попить чайку на дорожку, они отказались и выехали со двора.

Только успели подняться в гору за речкой Прямицей, как справа, с заречных лугов, стало заносить темно-лиловую тучу. Из-под нее пахнуло вдруг свежим ветром, болотной травой, и там же как-то робко громыхнуло, будто упала крышка на пустом сундуке.

— Ой, сполоснет нас, Сеня, — с детским восторгом сказала Анисья. — Вымокнем, а примета в дороге добрая.

Гроза захватила их на полпути. Шум ливня по ржаному полю они услышали раньше, чем он подошел к ним, и, пока укрывались пологом, на него тяжело упали первые крупные капли дождя.

— Как говорила, так и вышло, — радовалась Анисья, забравшись в телегу с ногами. — И если будет, дай-то бог, проливень, я загадала. Слышишь, а? Загадала, говорю. Глухой.

— Да ты спину себе закрывай, — Семен натянул, подбил ей под бок край полога и обнял ее одной рукой.

А над головой у них раскатывался гром, по намокшей и отвердевшей ряднине споро полосовал дождь. Под грозой, в широком ночном поле им пьяняще сладка была смертная близость, и в жгучем трепете замирали они всякий раз, когда вспыхивала ослепляющая их молния.

1978—1985 гг.