Мне хочется сказать ей, чтобы она прекратила называть меня по имени. Оно заставляет меня чувствовать себя так, как мне не нравится. Интересно, что как это — обладать такой же невинностью, какой обладает она. Я закалён насилием, которое меня окружает, и для меня это не только деньги, но она никогда этого не поймет. Власть — та сука, которая вызывает привыкание. Эта работа даёт мне власть. Но очевидно, одно она точно поняла — я люблю власть.
— И как долго ты уже состоишь в отношениях со своим рыцарем в сияющих доспехах? — ухмыляюсь я.
— Год или около того.
— Наверное, у него есть семья, которой стоит гордиться.
— Его отец является главным хирургом Вандербильта. Давай просто скажем, что жизнь Эвана преподнесена ему на блюдечке с золотой каёмочкой, — язвит она. — Представь моё удивление, когда я узнала, что он играет в азартные игры, просаживая деньги своего папочки.
— Ты была близка с ними?
Она хмурится.
— С семьёй Эвана?
Я киваю.
— Каждое воскресенье он ездил к своим родителям. Иногда я ездила с ним. Полагаю, они нормальные, но немного показушные, на мой взгляд.
— Хмм. У него большая семья?
Её брови приподнимаются в знак удивления. Думаю, она не понимает, почему я спрашиваю об этом.
— Не очень. А что?
— Ты встречалась со всей его семьёй? — я выгибаю бровь. — С дядей, например?
— Эм, однажды я встречалась с его дядей.
— Как его звали?
Она качает головой, и на её лице появляется хмурое выражение.
— Как его звали? — требую я.
— Эм, Джо, думаю. Точно не уверена, так как я даже не разговаривала с ним. Он меня игнорировал, и всё время разговаривал с Эваном. Очевидно, они очень близки, — она скрещивает руки на своей груди. — Почему ты спрашиваешь меня об этом? Вся семья связана с этим дерьмом?
— Не твоё дело, — отрезаю я, сдерживая челюсть от подёргивания. Она снова опускает взгляд на свои колени. К чёрту это. Как только я повышаю голос, она замыкается в себе. Мне нужно контролировать своё настроение.
Устремив взгляд к её шее, я замираю, когда замечаю прикреплённую на цепочке крошечную птичку. Долбаная колибри? Я ненавижу этих чёртовых птиц, потому что они напоминают мне о моей матери. На этой мысли мой взгляд опускается на фото в рамке, стоящее на комоде.
— Это дал тебе твой парень? — спрашиваю я, поднимая крошечный предмет.
Она перестаёт дышать, когда мои пальцы прикасаются к её коже у основания горла.
— Нет, — выдыхает она, отказываясь смотреть на меня. — Моя сестра.
Я оставляю подвеску и сглатываю.
— У тебя есть сестра?
Она медленно поднимает свой взгляд, и на какое-то мгновенье её большие круглые глаза встречаются с моими. Я вижу в них нерешительность, но затем она говорит:
— Ага, Лизи. Я так скучаю по ней, — говорит она скорее себе, чем мне.
— Это моя сестра на фото с моей матерью, — указываю я на рамку. Мой пульс ускоряется, а к лицу приливает тепло.
Она смотрит на фотографию, прежде чем подойти к комоду и взять её.
— Такие красивые. Ты больше похож на свою сестру, чем Калеб, — бубнит она.
Обычно я не говорю о них, но слова сами скатываются с моих уст, прежде чем я могу остановить их.
— Она умерла пятнадцать лет назад вместе с моей мамой. Калебу было тогда только пять, — я сжимаю кулаки и вдыхаю, когда неприятное чувство появляется у меня в груди.
— Мне жаль, — шепчет она. — Моя мама умерла три года назад, и я почувствовала, словно весь мой мир взорвался. Никому такого не пожелаешь.
Я не хочу ничего чувствовать, но её слова такие искренние, что трудно ничего не почувствовать. Мне нужно отвести взгляд в сторону, потому что то, как она смотрит на меня своими бездонными глазами, заставляя меня чувствовать себя беззащитным. Словно она знает мою слабость, которая гноится внутри меня. Только она не воспринимает это за слабость, так как в её мире она таковой не является. В её мире иметь грёбаное сердце считается нормальным, а в моём за это тебя могут убить.
— Моя была убита. И это место, — я обвожу рукой комнату, — это всё, что у меня осталось. Ты спросила, хочу ли я лучшего для себя. Да, хочу. Хочу быть тем парнем, который заставит заплатить этого грёбаного мудака за всё, что он у меня отнял. Называй меня преступником, если хочешь.
Впервые она не смотрит на меня с абсолютным отвращением, а кивает.
— Я могу это понять, — её голос переходит в шёпот. — Если бы кто-то был виновен в смерти моей матери, я бы тоже хотела отомстить.
Я напряжённо выдыхаю. Не могу этого сделать, ведь это по-настоящему. И совсем не та ситуация, в которой я должен быть. Мне чертовски жаль её. Чёрт! Это последнее, что я должен делать — налаживать с ней связь, разговаривать с ней о наших чёртовых мёртвых матерях.