Ошибка биолога(Избранные сочинения. Т. II)

Густо толпились посетители у клетки обезьян. Смеялись их ужимкам и гримасам, а бесстыдство самцов и самок вызывало циничный хохот мужчин и краску на лицах девушек, что не мешало им хохотать исподтишка.

Толпа, возбужденная солнцем, весенним воздухом и тысячами прикосновений тел в толкотне, дразнила хищников, сердила слона, бросая в его огромную розовую пасть мясо, которого он не терпел, кормила обезьян в расчете на свалку, надоедала оленям и ланям поглаживаниями по их голодным и ищущим мордам.

Люди торжествовали победу над животными. Живя в каменных ящиках, ходя по каменным улицам, охраняемым и безопасным, они не верили в ужасы дикого леса и грозной пустыни. И теперь издевались над пленниками и рядили в шуты тех, один вид которых на свободе внушал бы им смертельный страх и позорную трусость.

II

— Я знаю, о чем говорили животные, — сказал Марк.

— Это интересно! Расскажи! — встрепенулся Илья.

Оба сидели на отдаленной скамейке зоологического сада, чисто выбритые по-актерски, в новых весенних костюмах. Всего две недели, как удалось им бежать из сумасшедшего дома, причем были убиты два сторожа, а третий — опасно ранен. Таинственное преступление, взволновавшее всю столицу, зверское убийство целой семьи и грабеж — также дело их рук. Но никто не узнал бы сумасшедших или преступников в этих изящных молодых людях.

— Я знаю, о чем говорили лев и львица, — повторил Марк, раскуривая сигару. — Теперь весна, и кровь обращается сильнее даже в гнусной клетке, куда безобразные, слабосильные, розовые обезьяны без хвоста сажают красивых зверей. Львица говорила: «Я люблю тебя, дорогой муж мой, обожаемый герой, владыка пустыни». И она ласкала его и целовала в прекрасную гордую голову. «Люби меня». А он, царственный пленник, в тоске и гневе смотрел через железную решетку на подлую толпу людей, мечтал о свободе и кровавой мести. И, когда требования львицы стали настойчивее, он брезгливо отворачивался и говорил: «Как можешь ты желать моих объятий здесь, в неволе, на глазах врагов наших, пришедших смотреть на позор наш? Стыдись!» Но львица, как женщина, легче приспособляется ко всякой обстановке и всюду хочет быть самкой и матерью.

Она настойчиво ласкала мужа и возбуждала в нем чувство. Звала к наслаждению, упрекала в холодности и злыми словами издевалась над ним: «Какой же ты мужчина, царь и герой, ты — старая, никуда не годная тряпка!» И он, гордый, забыв о царственном гневе своем, сдался, уступив просьбам и требованиям… Илья, видел ли ты его прекрасное, грозное лицо? Смотрел ли в глаза его? Сколько безысходной тоски и стыда выразили они, когда он обнял львицу!

— Знаешь что, Марк? Судьба животных в неволе напоминает мне нашу судьбу. Люди признали нас сумасшедшими за то лишь, что мы пошли открыто против их пошлой морали, сорвали маску лицемерия и стали искренними в своих побуждениях и желаниях.

— Да! Отвратительная розовая обезьяна без хвоста слишком зазналась. Она прожила много тысяч лет, создала государство, настроила города, изобрела миллион способов для защиты своего подлого существования. И что же в результате? Жизнь жестокая и глупая, в тюрьме, в оковах правил, законов, обычаев, жизнь, при которой гибнут красивые и сильные, а пошлость и трусость владеют миром. Илья, ты — музыкант. Я увлекался наукой. Скажи мне, стоит ли эта подлая толпа тех звуков, тех чудных мелодий, которые ты извлекал из скрипки? Для кого ты играл? Чей услаждал слух? Разжиревших до омерзения баб, молодых похотливых самок с птичьими мозгами, лживых, лицемерных, предлагающих себя на законное содержание, называемое браком? Лысых, с толстыми животами на тонких ножках мужчин, глупых, но полных напыщенного самомнения? Молодых дрессированных обезьян, отравленных уже гнусными болезнями? Они бросают тебе горсть золота, и ты за него отдаешь им, ничтожным и мерзким, свою душу, свой талант! Не думаешь ли ты исправить их, пробудить в них высокие чувства? Какой вздор! Ты просто играешь роль массажиста у богатой старухи. Ты своими молодыми, бодрыми руками дотрагиваешься до ее омерзительного, дряблого тела, и она испытывает приятное волнение и улыбается тебе накрашенными губами и показывает вставные зубы…

— А наука? Разве она не ведет к торжеству пошлости и трусости?