Ошибка биолога(Избранные сочинения. Т. II)

Мой хороший знакомый X. внезапно заболел припадками острого помешательства. К счастью, сильная натура поборола недуг и X. совершенно оправился. Интересуясь переживаниями так называемых сумасшедших, я просил его рассказать или написать, как началась его болезнь и что он все время чувствовал. X. прислал мне довольно длинную исповедь. Я чувствовал, читая ее, что мой собственный ум как бы теряет способность логического мышления. В рукописи действительность и больная фантазия переплелись в такой дико-пестрый узор, что я не мог никак разграничить эти две области: то, что мы называем жизнью в действительности и то, что мы называем жизнью в воображении. Для меня несомненно одно, что была и реальная женщина, была и ручная змея, но отравленный недугом страсти и безумия больной мозг слил эти два существа в один фантастический образ. Я передаю только то, что написал X. Со своей стороны, я лишь обработал литературно странное, растрепанное изложение бывшего сумасшедшего.

I

Три года тому назад я снял в Петербурге квартиру вместе с приятелем, таким же холостяком, как и я. Он занял две первые комнаты от прихожей, я — две задние.

Хозяйство вела у нас старая кухарка Акулина, женщина преданная, готовившая за повара. В ее жизни было одно событие, положившее неизгладимый след на все бабье существо. Вышла замуж за молодого, а тот бросил и деньги ее увез. От растерянности бабьего сердца стала Акулина временами запивать.

У нас ей было хорошо. В период трезвенности Акулина была идеальной кухаркой. А когда запивала — мы не очень претендовали, ходили есть по ресторанам, кое-как сами справлялись с хозяйством.

Причину своего несчастья Акулина видела в злой разлучнице, которая рисовалась ей молодой, красивой и, разумеется, «подлой».

Поэтому Акулина не любила женщин, особенно молодых и красивых и в пьяном виде посылала им вслед на улице площадные ругательства.

С приятелем мы прожили около года, то наслаждаясь внимательным уходом за собою, то попадая в полосу отчаянной бесхозяйственности.

Но внезапно приятель получил очень выгодное предложение в провинцию и спешно уехал, оставив всю свою мебель и обещая вернуться месяца через четыре.

Тут выступила на сцену расчетливая Акулина и стала мне доказывать изо дня в день, что две первые комнаты можно сдать хорошему жильцу.

— Чтобы только баб к себе не водил.

Многие приходили и смотрели. Акулина всегда вертелась тут же и шепотом давала мне знать, что жильцы неподходящие. Я же совсем ей доверился.

Явился наконец очень прилично одетый господин, смуглый — восточного типа, с заметным серебром в жестких черных волосах.

Акулине он понравился сразу своей солидностью, негромким, проникающим в душу голосом, какой-то неуловимой вкрадчивостью в обращении с людьми. И когда посетитель осматривал комнату, все время она наклонялась к моему уху и шептала:

— Отдавайте! Жилец хороший.

Я и отдал, тем более что посетитель не торговался и вместо задатка уплатил за месяц вперед.

Через день он переехал. Чемоданы были дорогие, из американской кожи. На одном из них виднелся полусорванный багажный ярлык с надписью «Calcutta».

Откровенно говоря, паспорт этого смуглого, почти бронзового человека меня крайне разочаровал. Я ожидал какой-нибудь трудно произносимой восточной фамилии, оказалось же просто: Иван Петрович Воронов. Я невольно рассмеялся. Очевидно, настроила внешность и эта «Calcutta». Да и по-русски говорил без малейшего подозрения в иностранном происхождении.

Воронов ровно ничем особенным себя не проявил, был неизменно вежлив и любезен, с каждым днем вызывал все больший восторг Акулины, уходил часто на целый день, но у себя никого не принимал.

Я попытался с ним сблизиться, но встретил вежливый сухой отпор, прекративший сразу все попытки.

II

Стояла прекрасная осень. Меня потянуло за город, и я уехал на целую неделю к знакомым, навсегда поселившимся в Финляндии.

Вернувшись, огорченный начавшимся дождем и подъезжая к своему дому, я почему-то стал беспокоиться, и тревога моя вылилась в совершенно определенную форму: не запила ли Акулина?