Ошибка канцлера

…А если Климент? Климента начать строить, непременно строить – пусть видит: и в ссылке государыне императрице Елизавете Петровне верен, и осужденный – по навету осужденный! – Бога за нее, благодетельницу, молит. А как же не по навету? Записку написал, потому что раб лукавый обманную весть подал. Раба за то казнить, семь шкур спустить мало, на дыбу поднять, чтоб сказал, какое зло удумал, зачем канцлера в грех ввел, чьим козням послужил. Навет и есть. А что великой княгине писал, так для того, чтоб супругу сообщила, – никакой иной мысли не держал, не мог держать против благодетельницы, милостивицы своей. Если по-иному княгиня великая сказала, врет. Всегда государыне императрице врала, сплетни плела. Нешто помыслить можно, чтоб она – да императрица! Разве как мужняя жена, тогда и думать иначе нельзя. А меня государыня не звала на совет, кому престол передать. Откуда мне знать, что в мыслях ее императорское величество держала. Коли по закону – манифестом наследник объявлен, великая княгиня – супруга его. Так-то!

…И в танцах не отличался. Дипломату ассамблея не для менуэтов: другого такого места для разговоров не сыщешь. Когда у всех на глазах – чтоб примечали. Когда мимоходом, рта не раскрывши, – чтоб не заметили. Иные и через дам паутину плели. Не умел. В угодниках полу прекрасного отродясь не хаживал. За карточным столом да прибором столовым ловчее выходило. Иное дело – поклоны; кому ниже, кому до земли, когда с почтением, когда с небрежением, где с приятностью, где с восхищением. Балет, и только! Петиметры придворные смотреть сбегались – как в позицию станет, рукой полу кафтана откинет, париком тряхнет да и заскользит, заскользит носком под ему одному ведомую музыку: и-и-и раз, и два, и… Слова не сказал, а уж целый комплимент разрисован – это ли не ловкость, это ли не премудрость!

А Климента строить немедля. Имени не объявлять – все отняли, откуда бы деньги. Тотчас спросят, в крепость поволокут. А они у Бестужева найдутся. Для такого дела найдутся. Человека какого для дела подыскать, чтоб его именем, да незаметным, да незнатным. Сразу тогда поймет, кому Климента достраивать, как не Алексею Бестужеву. Последнюю копейку не жалеет, ей, великой государыне, памятник кончает, день восшествия на престол благословлять не перестает. Вот как! Двора там уж нет, разве из прихожан кого припомнить. Не припомнишь. Да и не жил там никто – голь одна. Вот разве чтоб купил там двор победнее – денег бы много не тратить. На церковной земле можно. Ему б тогда и строить. Врагам не придраться, а дело на всю Москву видно. А что, если Матвеева Козьму? Через меня человеком стал, по министерству моему чины получал, фабричонку открыл, деньжонок прикопил. Глядишь, и в люди выйдет. Да и векселя у меня на него есть – не отвертится. Да и чего вертеться-то: для людей он строитель, ему уважение и почет. Пожалуй, на нем и остановиться. Сюда не звать, а Потапыча к нему послать. Потапыч ему и про векселя напомнит, и дело растолкует. Пусть завтра же в Москву и пробирается. Лошадь наймет и едет.

…Еще платки любил. Батистовые. Тончайшие. Монограммами да кружевами в Париже изукрашенные, ненароком на приемах да балах терять. Обронишь – иной раз сам башмаком и откинешь: не спину ж за ним гнуть! Как памятка останется: вот, мол, каков кавалер, какой обиход имеет, каких денег не жалеет.

Утром в спальне на французский манер просителей в постели принимал. Волоса куафер без парика уберет. Сорочка в кружевах пенится. Руки от перстней не поднять. Халат, коли надо, шелковый, гербами графскими расшитый. С балдахина – полог парчовый… А они у притолоки поклоны бьют. Слов от робости не сыщут. Как на икону глядят. Золотые батюшкины слова – толковал про туалет, чтоб не так моден, как дорог Люди везде цену ценят – у нас, тем паче в Европе, а уж в делах посольских превыше всего. Иначе как же – ведь канцлер, Российской империи великий канцлер!

Лет много набежало – седьмой десяток на половине можно не дождаться. Да что это я – как не дождаться? Вот так – голому да босому, в рубище да унижении, без чинов и почестей, на радость недругам в гроб лечь? Наследничков порадовать? С глаз долой – из сердца вон? Ан шалишь! Не выйдет! Капли бестужевские одни чего стоят. Помрешь, дохтуры все на рецептах писать станут, добрым словом поминать. Не безымянные какие капельки – бестужевские, Алексея Петровича. В науке долго помнят – не делам государственным чета. И хитрости особой нет. Оно конечно, батюшке за учителей добрых спасибо что в Вене, что в Берлине. По-ученому выйдет одна часть железа полуторахлористого да двенадцать частей спирта эфирного. Сначала в склянки белого стекла разлить и на солнышке подержать, покуда цвета никакого не останется. А там со света в темноту убрать да нет-нет и открывать, покуда не пожелтеет. Лучшего средства, коли силенки поупали, не сыскать. Зря, что ли, в фармакопее пошло: Тинктура тонико-нервина Бестужеффи. Одно слово – удача!