Ошибка канцлера

Последнее время Анна выглядит очень обеспокоенной. Действительно, дела ее правительства идут далеко не блестяще. Попытки собрать задолженность по налогам с крестьян оказались безуспешными и вызвали брожение в народе. Специальная комиссия высчитывает эти недоимки и разыскивает сбежавших крестьян. Недовольство ощущается и среди дворян. Их дети должны являться в Петербург в Герольдмейстерскую контору каждые четыре года и сдавать экзамены по определенным предметам, что дает им право оставаться при родителях и не поступать с юных лет в службу. Однако получение подобного образования, в которое входят арифметика, география, геометрия, фортификация, история, стоит значительных средств и сопряжено для провинциальных семейств с большими трудностями.

Правительство Анны задело даже духовных лиц. Те из них, кто не присягал императрице, отдаются в солдаты. Как ни удивительно, таких священнослужителей, не признававших власти Анны, оказалось так много, что, как утверждают, в стране около шестисот церквей стоит без причта и богослужения.

Петербург. Зимний дворец Императрица Анна Иоанновна и Бирон

– Ну что, герцог, стало по-твоему – родила принцесса сыночка-то? Отлегло у тебя от сердца, думы-то черные отступили?

– Теперь только объявить Иоанна Антоновича наследником…

– Объявить, говоришь? Ишь какой скорый! И куда вы все, голубчики мои, все торопитесь, все без оглядки бежать хотите.

– Но вы же сами имели это в виду, ваше величество.

– Имела, имела, только в виду одно, а на бумаге другое. Мне спешить некуда, я и поосмотреться еще могу.

– Но народ…

– Но народ-то при чем? Его-то что сюда путаешь? Для народа все мы враги кровные, все на одно лицо, на одну мерку благодетели, чтоб и не видеть нас никогда, имен наших не слышать.

– Как можно, ваше величество! Разве не видите вы восторгов, с коими толпа приветствует каждый ваш выход, каждое появление.

– А как же не приветствовать, на то и Андрея Иваныча Ушакова держим, на то и соглядатаям платим, на то и с попов тайны исповедные спрашиваем, чтобы приветствовали, здравицу погромче кричали. Кому ты байки свои рассказывать собираешься, аль меня за дитя малое принял, умом повредился. С народом один разговор – палка покрепче да кнут похлеще, тогда и любовь, тогда и порядок

– Кажется, я ли не пекусь о благополучии народном.

– Ты-то? Печешься, герцог, печешься, да только пироги-то твои поперек глотки становятся. Ну-тко давай с тобой припомним. Где это было-то? Никак в Киевском полку, в селе каком-то тамошнем, только объявил себя бродяга царевичем Алексеем, так его государем законным и поп и солдаты признали, молебен благодарственный служить стали – вот, мол, наконец правды дождутся, свет в окошке увидят. Али у Ивана Затрапезного на фабрике-то его полотняной ярославской, где обои для театру московского ткалися, рабочие прямо на хозяина пошли, порешить его своими руками. Это от чего – от благополучия твоего? Аль от того, что пораспустили вы их? Подожди, подожди, не перебивай, коли начали. Что с башкирами было, что с киргизами? Война не война, а без солдат не обходилось. Дворян одних перетаскали в Тайный приказ видимо-невидимо, в Сибирь поссылали. Сколько там всего каторжных-то набралось за наши с тобой годы?

– Никогда не считал нужным считать, ваше величество.

– Не считал, значит. А мне вот Андрей Иваныч-то возьми и скажи для интересу только. Десять тысяч набежало, Ернест Карлыч! Войско целое, да еще сколько к ним прибавим. У Андрей Иваныча работы год от года прибавляется. А ты сразу – наследником младенца объявлять. Тут еще думать и думать надо. Я плоха, а дуреха принцесса и того хуже. Вот поди объяви, тут тебе и пойдет смута, про кого другого толки пойдут.

– Спору нет, ваше величество, родители Иоанна Антоновича к правлению неспособны.

– Неспособны, а кто ж тогда способен? Значит, вся надежда, что еще поживу, до лет его совершенных, а то и того дольше сама править буду. Чего ж заранее о наследовании говорить.

– Я думал о возможности регентства, которое внесло бы ясность и поселило доверие к младенцу.

– Опять за свое. Ход новый к власти облюбовываешь – тебе бы в регенты объявленные, тебе бы в правители!

– Но ведь это все только предположения, ваше величество, предусмотрительность, подсказанная интересами государственными.

– Какими там государственными, – твоими, герцогскими, биронскими. Ты расчеты-то свои не очень разводи: сколько кому жить – все в руце божьей. В чужую могилку, герцог, не ляжешь, да и своей не уступишь. Ты на мою смерть надеешься, а мне, может, на твоих похоронах судьба слезу пролить.

– Вы обижаете меня этим разговором, ваше величество.

– Обижаю, нет ли, так и ты меня обидел, только чего уж нам в наши-то годы обидами считаться – поздно. А тебе я вот что скажу: вызывай Алексея Бестужева в Петербург.

– Бестужева?!

– Оглох, что ли? Сей час посылай за Алексеем Петровичем в Гамбург, пусть теперь возле нас послужит. Да не о себе пекусь, не думай. Тебе Бестужев нужен. Сам пораскинь умом, племянница тебя лютой ненавистью ненавидит.