Ошибка Нострадамуса

ИЗ ЦИКЛА
«ТАШКЕНТСКИЕ СТРАНИЦЫ»
В ту ночь мы сошли друг от друга с ума,
Светила нам только зловещая тьма,
Свое бормотали арыки,
И Азией пахли гвоздики.

И мы проходили сквозь город чужой,
Сквозь дымную песнь и полуночный зной, —
Одни под созвездием Змея,
Взглянуть друг на друга не смея.

И чудилось: рядом шагают века,
И в бубен незримая била рука,
И звуки, как тайные знаки,
Пред нами кружились во мраке.

Мы были с тобою в таинственной мгле,
Как будто бы шли по ничейной земле,
Но месяц алмазной фелукой
Вдруг выплыл над встречей-разлукой…

И если вернется та ночь и к тебе,
Будь добрым к моей запоздалой мольбе,
Пришли наяву ли, во сне ли
Мне голос азийской свирели.

Изменения в этом варианте существенны. Варшава и Ленинград исчезли, а последний катрен переработан до неузнаваемости. След поляка Ахматовой изгнан. К тому же Юзеф Чапский никогда не играл на свирели. Он вообще не имел никакого отношения к музыке. Логично предположить, что у этого варианта другой адресат, с которым Ахматову связывали близкие отношения. С Чапским же она встретилась в Ташкенте всего один раз и по причине личного характера сделала его ширмой, скрывшей подлинного адресата.

* * *

Ташкент военных лет был местом, куда эвакуировались привилегированные деятели культуры, писатели, поэты, актеры, режиссеры и даже целые театральные коллективы. Известные москвичи и ленинградцы встречались на улицах Ташкента на каждом шагу. Среди них выделялась высокая, стройная, по-особому очаровательная Ахматова в широком, наподобие туники, платье.

К ташкентскому периоду своей жизни Ахматова уже успела все испытать, все изведать. Пережила нищету, гонения, предательство, клевету. У нее никогда не было ни денег, ни собственного дома. Зато были гениальный поэтический дар, нравственная мощь, жизнестойкость, живой ум и изумительное обаяние. Она была так ослепительно умна, что скрывала силу своего ума, когда хотела понравиться какому-либо мужчине, чтобы тот не получил комплекса неполноценности.

Ее уделом стало одиночество. Почти все возлюбленные Ахматовой были поэтами. Гумилев, Чулков, Шилейко, Пунин, Недоброво, Анреп — все они писали стихи. Единственное исключение — профессор медицины Гаршин, но и он обожал поэзию. И все они в конце концов оставляли ее и уходили к обыкновенным женщинам. И что с того, что она была единственной и неповторимой. Мандельштам говорил: «Уйдет Ахматова, и никто не сможет рассказать, какой она была».

Ахматова оказалась в эвакуации в Ташкенте после того, как в ноябре 1941 года ее вывезли из блокадного Ленинграда по личному указанию Сталина. В последние предвоенные годы она была в опале, ее не печатали. Но поэту Сосо когда-то нравились ее стихи, и Сталин помнил об этом. Иногда он спрашивал Фадеева: «А что поделывает наша монахиня?» Есть множество свидетельств, подтверждающих, что вождь время от времени интересовался ее судьбой.

Приехав в Ташкент, Ахматова заболела тифом. Она лежала на больничной койке, одинокая и несчастная. Было тяжело на душе, тоскливо и душно. Над каждой койкой висели покрытые пылью электрические лампочки, но они не горели. Читать было невозможно. И вот однажды в палату вошел больничный завхоз, остановился в дверях и громко спросил: «Кто здесь Ахмедова?» После чего подошел к ее кровати и молча включил лампочку.

Оказалось, что Сталин вдруг вспомнил о ней и спросил Фадеева, как поживает «наша монахиня», а тот позвонил в Ташкент, в результате чего и была включена лампочка над ее кроватью.

Вначале Ташкент Ахматовой не понравился. Город показался ей бесцветным, тоскливым и ординарным. Трудно было привыкать к особому азиатскому ритму жизни. И все же здесь повсюду чувствовалась какая-то странная таинственность, особенно ночью, когда крупные гроздья звезд тянутся к земле своими иглистыми лучами. Постепенно отношение Ахматовой к Ташкенту стало меняться. Она полюбила бывать на красочном ташкентском базаре, где черты Востока проступали с особой четкостью.