Ошибка Нострадамуса

Когда Данте проходил по улицам Вероны, прохожие от него шарахались. Им казалось, что они видят на его лице отблески адского пламени. Но Данте побывал в виртуальном аду, а Шаламов — в настоящем. Он говорил о себе: «Я не Орфей, спустившийся в ад, а Плутон, поднявшийся из него». Читать «Колымские рассказы» — это большое умственное и эмоциональное напряжение, требующее не только сопереживания, но и переосмысления многих устоявшихся понятий.

«Своим искусством он преодолевал зло — мировое зло, — отметила Ирина Сиротинская в своих воспоминаниях. — Он не зря говорил, что символы зла — это Освенцим, Хиросима и Колыма… И думал только о том, чтобы оставить свою зарубку, — как в лесу делают зарубки, чтобы не заблудиться. Как напоминание о том, что при определенных условиях человек может абсолютно отречься от добра и превратиться в… подопытного кролика. Зарубки на память всему человечеству».

Семнадцать лет лагерей и литературное изгойство не сломали его, а лишь превратили в стоика, нетерпимого к малейшей фальши, неискренности, жажде роскоши и мирских благ. Обычные человеческие критерии не применимы к его уникальной судьбе. Шаламов редко привязывался к людям, но допускал к себе тех, кто соответствовал его жизненному ритму. Это был акт величайшего доверия с его стороны. Скрытный и одинокий, суровый и бескомпромиссный, он не прощал слабостей никому, даже самым близким. Почувствовав запах фальши, без колебаний рвал с такими соратниками, как Александр Солженицын или Надежда Мандельштам, несмотря на то, что высоко оценивал их работы о разгуле террора в русской истории XX века.

Нелегкие отношения складывались у него и с женщинами. Брак с Галиной Гудзь, долгие годы бывшей его верной подругой, распался. Его второй брак с писательницей Ольгой Неклюдовой хоть и продолжался почти десять лет, тоже подошел к концу. «Лагерь был причиной того, — бесстрастно отметил он, — что женщины не играли в моей жизни большой роли».

* * *

«Колымские рассказы» состоят из шести циклов: собственно «Колымские рассказы», «Артист лопаты», «Левый берег», «Очерки преступного мира», «Воскрешение лиственницы», «Перчатки, или КР-2». На создание этой грандиозной эпопеи ушло 20 лет (1953–1973).

Гигантская архитектоника «Колымских рассказов» являет собой высоко-художественное и историко-философское исследование такого иррационального явления, как мир Колымы, находящийся вне области человеческих чувств. В этом мире не существует ни правды, ни лжи, ни веры, ни идеологии. Это мир смерти и духовного растления. Впрочем, смерть у Шаламова гораздо предпочтительнее жизни. Смерть — это конец страданий, а жизнь — мука бесконечная. Такой муки не в состоянии выдержать человек, и рано или поздно он превращается в бездуховный материал наподобие камня или дерева, с которым можно сотворить что угодно. Напрасно мы стали бы искать в произведениях Шаламова психологию и характеры. Не до них, когда все силы человека уходят на борьбу за выживание. Какая уж психология может быть у живых скелетов с потрескавшейся от мороза кожей, с высохшим мозгом и отмороженными, потерявшими чувствительность пальцами. Лишь инстинкт выживания еще срабатывает, хоть и не ясно, имеет ли смысл выживать в мире, где обитают живые мертвецы.

Этот инстинкт выживания Шаламов исследует в рассказе «Тифозный карантин»: «Он будет выполнять желания своего тела, то, что ему рассказало тело на золотом прииске, — описывается в рассказе поведение автобиографического героя Андреева: — на прииске он проиграл битву, но это была не последняя битва. Он — шлак, выброшенный с прииска… Его обманула семья, обманула страна. Любовь, энергия, способности — все было растоптано, разбито. Все оправдания, которые искал мозг, были фальшивы, ложны, и Андреев это понимал. Только разбуженный прииском звериный инстинкт мог подсказать и подсказывал выход».

Герои рассказов Шаламова — люди без биографии, без прошлого и без будущего. Лагерь низводит человека до полного затмения чувств. Иными словами, в «Колымских рассказах» чувства и мышления гаснут в человеке и поэтому описываются на уровне физиологических процессов.

«Никогда я не задумался ни одной длительной мыслью, — вспоминает Шаламов о собственном жизненном опыте, — попытка сделать это причиняла прямо физическую боль… Я думал обо всем покорно, тупо. Эта нравственная и духовная тупость имела одну хорошую сторону — я не боялся смерти и спокойно думал о ней. Больше чем мысль о смерти, меня занимала мысль об обеде, о холоде, о тяжести работы — словом, мысль о жизни. Да и мысль ли это была? Это было какое-то инстинктивное примитивное мышление».

Великое мастерство Шаламова заключается в том, что он вынуждает читателя ассоциировать себя не с автором, а с заключенным, вместе, с которым он оказывается в замкнутом пространстве рассказа, как в тюремной камере. Шаламов показывает, что лагерь — это не отдельная изолированная часть мироздания, а слепок со всего бесчеловечного общества в целом.