Ошибка Нострадамуса

Усталый раб — из той породы,
что зрим все чаще,
под занавес глотнул свободы.
Она послаще
любви, привязанности, веры
(креста, овала),
поскольку и до нашей эры
существовала.

Ей свойственно, к тому ж, упрямство.
Покуда Время
не поглупеет как Пространство
(что вряд ли), семя
свободы в злом чертополохе,
В любом пейзаже
даст из удушливой эпохи
побег. И даже

сорвись все звезды с небосвода,
исчезни местность,
все ж не оставлена свобода,
чья дочь — словесность.
Она, покуда в горле влага,
не без приюта. Скрипи, перо. Черней, бумага.
Лети, минута.

(«Пьяцца Маттеи»)

Чернеющая бумага — это создаваемый поэтом мир, в котором он бессмертен. В мире по ту сторону листа смерть побеждает все.

* * *

В жизни и судьбе писателя Михаила Хейфеца Иосиф Бродский сыграл особую роль. Хейфец написал предисловие к пятитомному самиздатскому собранию сочинений Бродского, составленному Владимиром Марамзиным (так называемое марамзиновское собрание), за что был арестован и судим по 70-й статье УК РСФСР (антисоветская агитация и пропаганда). Предисловие называлось «Иосиф Бродский и наше поколение». Марамзин этот текст отклонил из-за его антисоветской направленности. Ему нужно было чисто литературоведческое предисловие, без политики. Хейфец же, не считая себя специалистом в области поэтики, метрики, и т. д., решил, что такая задача ему не по силам, и забрал рукопись. Забрал, но не уничтожил. Более того, она открыто лежала на его письменном столе, а в его хлебосольном доме бывали всякие люди. Финал не трудно предугадать.

Мишу Хейфеца все любили. Этот всегда спокойный, доброжелательный, никогда не повышавший голоса обаятельный человек совсем не выглядел героем. Было в нем что-то от князя Мышкина. В народе таких людей считают или юродивыми, или праведниками. Подлинный его характер высветлился после ареста. И в ходе допросов, и на суде он проявил поразительные бойцовские качества и волю. Виновным себя не признал, держался гордо и независимо.

Когда суд удалился на совещание, его жена Рая сидела в коридоре у совещательной комнаты и выла так, что комендант строго сказал ей: «Не смейте воздействовать на суд». Воздействовала она или нет, но приговор оказался суровым: четыре года лишения свободы и два года ссылки.

А потом пришла очередь Владимира Марамзина. В Ленинграде хорошо знали эту колоритную личность. Марамзин отличался взрывчатой энергией, бешеным темпераментом, интеллектуальным напором. Любил покуражиться. В пылу ссоры мог и по морде дать. Но был верным и щедрым товарищем. Делился последним. В своей прозе подражал Зощенко и Хармсу, сохраняя при этом самобытность стиля.

Суд над ним состоялся в феврале 1975 года. Марамзин держался иначе, чем Хейфец. Признал свою вину, раскаялся и даже пообещал ничего больше не писать. Суд принял это во внимание и приговорил его к пяти годам заключения условно.

Каждый защищается, как может. В случае Марамзина важнее всего то, что он всю вину взял на себя и никого не заложил.

Но создалась парадоксальная ситуация. Хейфец, написавший нигде не опубликованное предисловие к машинописному пятитомнику Бродского, отправился в места отдаленные, а составитель этого пятитомника был освобожден прямо в зале суда. В автобиографичном рассказе Довлатова «Наши» есть сценка, где автор дружески беседует со следователем:

«— За что Мишу Хейфеца посадили? Другие за границей печатаются, и ничего. А Хейфец даже и не опубликовал свою работу.

— И зря не опубликовал, — сказал гебист. — Тогда не посадили бы. А так — кому он нужен».

Не исключено, что гебист прав.

* * *

С Бродским у Хейфеца были особые отношения. До процесса Бродского они дружили. Хейфец даже как-то помог ему в литературных делах, чего Бродский не смог ему простить. Во всяком случае, так считает Хейфец. По его мнению, Бродский охотно помогал людям, но терпеть не мог, когда помогали ему. После возвращения Бродского из ссылки в Петербурге они больше не встречались. Бродский инициативы не проявил, а Хейфец слишком горд, чтобы сделать первый шаг. Но Бродский конечно же понимал, что он в моральном долгу у человека, который из-за него «взошел на Голгофу».

Они встретились только в 1988 году в Соединенных Штатах. Бродский к тому времени уже успел стать нобелевским лауреатом.