Читаем Ошибка Нострадамуса полностью

Делу врачей предшествовали убийство в Минске великого еврейского актера Михоэлса и арест членов Еврейского антифашистского комитета, впоследствии расстрелянных. Помню, мама спросила отчима:

— А как Михоэлс попал ночью во время снегопада на глухую минскую улицу, где его задавил грузовик?

— Лучше нам с тобой этого не знать, — ответил отчим.

Дело ЕАК не вызвало, как рассчитывал Сталин, всенародного возмущения против «малого злокозненного народа». Он понял, что нужна широкомасштабная и более тщательно подготовленная антиеврейская кампания.

По сигналу сверху развернулась травля «космополитов», предшествовавшая делу врачей. Предполагалось, что, когда общественная атмосфера будет в достаточной степени накалена, евреев, спасая от «народного гнева», депортируют в места отдаленные.

А потом… Что должно было произойти потом?


Известно, что Сталин не любил евреев, но в его расчетах это не играло никакой роли. Холодный прагматик, он не руководствовался эмоциями. Каганович и Мехлис, например, пользовались его полным доверием до самого конца. И конечно же, Сталин с его хитростью и звериным чутьем понимал, что депортация советских евреев до предела обострит международную обстановку и подтолкнет мир к Третьей мировой войне. И не потому, что Запад так любит евреев, а потому что не будет иного выхода.

Ибо Сталин хотел этой войны, которая должна была стать решающей битвой за лучезарное будущее человечества — без мирового капитализма и международного еврейства, проводника его влияния.

Последняя в истории война за Великую мечту — вот что должно было случиться потом.

Сталин знал, что у него есть все необходимое для победы. Закаленная в страшной войне армия. Не только атомное, но и водородное оружие. Людские резервы, ставшие неисчерпаемыми после победы коммунистов в Китае.

Но знал он также, что все эти преимущества временные и что военные и экономические ресурсы Запада неизмеримо превосходят все то, чем располагает его нищая полуразрушенная империя. Диктатор торопился, но когда до Великой мечты было уже рукой подать — умер.

Произошло это в веселый еврейский праздник Пурим…

* * *

Что я мог понимать тогда, в мои неполные двенадцать лет? В нашей семье не говорили на острые темы. И мать и отчим знали, как это опасно. Поэтому я долго верил, что мы живем в лучшей стране на земле. Иногда я с умилением думал о том, какое это счастье, что родился в СССР, а не в Америке, где изнуренный капиталистической эксплуатацией народ мучается, как в аду.

Мне пришлось самому выбираться из паутины лжи и лицемерия. Тяжкий жребий достался людям моего поколения, пережившим сразу несколько эпох: смерть тирана, превратившего в апофеоз зла целое государство, крушение мерзейшей из идеологий, возвращение к человеческому образу жизни из сатанинского царства.

На смену одному злу пришло другое, правда, в неизмеримо меньших масштабах. Жрецов кровавой идеологии сменили воры в законе. Но, как писал Бродский, «ворюга мне милей, чем кровопийца».

Лишь много лет спустя я понял, что мать с отчимом не пытались раскрыть мне глаза на сущность режима не из трусости. Они не хотели омрачать мое детство душевным разладом, надеясь, что я когда-нибудь сам разберусь в реалиях жизни, что и произошло, хоть и не сразу.

Прозрение же мое началось с дела врачей.

13 января мама вернулась из поликлиники раньше обычного. Она была очень печальной и выглядела так, словно ее кто-то обидел. Вечером я услышал обрывки ее разговора с отчимом:

— Что теперь будет? — спросила мама.

— Не знаю, — ответил отчим, — нам остается только ждать и надеяться.

— На что надеяться?

— Не знаю, — опять произнес отчим и после короткого молчания добавил неожиданно сильным голосом: — Боже мой, как это ужасно — жить в стране, из которой невозможно уехать.

Моя мама, человек спокойный и уравновешенный, отличалась врожденной живостью ума и скрытностью характера. У нее была восхитительная улыбка, впрочем, редко освещавшая ее лицо. Я хорошо помню ее тихий выразительный голос и медленные, но точные движения. Казалось, ничто не может вывести ее из состояния душевного равновесия. Но я чувствовал, что есть в ее жизни какая-то тайна, которую мне не дано разгадать. Не исключено, что она была однолюбом и что с гибелью моего отца умерла также какая-то часть ее души. Она, несомненно, любила меня, и все-таки чем-то я ее раздражал. Возможно, напоминал то, о чем она хотела бы забыть.

Моим воспитанием она не занималась и ни разу не позволила проникнуть в свой внутренний мир. Впрочем, она никому этого не позволяла. Даже отчиму, которого по-своему ценила.

Мама была человеком одаренным. В школе — круглая отличница. Московский медицинский институт окончила блестяще. Стала прекрасным врачом. Пациенты ее обожали. Но в те зловещие дни она буквально заставляла себя ходить в поликлинику. Многие врачи известной национальности опасались тогда появляться на работе, а пациенты боялись у них лечиться.

Перейти на страницу:

Похожие книги

История Петербурга в преданиях и легендах
История Петербурга в преданиях и легендах

Перед вами история Санкт-Петербурга в том виде, как её отразил городской фольклор. История в каком-то смысле «параллельная» официальной. Конечно же в ней по-другому расставлены акценты. Иногда на первый план выдвинуты события не столь уж важные для судьбы города, но ярко запечатлевшиеся в сознании и памяти его жителей…Изложенные в книге легенды, предания и исторические анекдоты – неотъемлемая часть истории города на Неве. Истории собраны не только действительные, но и вымышленные. Более того, иногда из-за прихотливости повествования трудно даже понять, где проходит граница между исторической реальностью, легендой и авторской версией событий.Количество легенд и преданий, сохранённых в памяти петербуржцев, уже сегодня поражает воображение. Кажется, нет такого факта в истории города, который не нашёл бы отражения в фольклоре. А если учесть, что плотность событий, приходящихся на каждую календарную дату, в Петербурге продолжает оставаться невероятно высокой, то можно с уверенностью сказать, что параллельная история, которую пишет петербургский городской фольклор, будет продолжаться столь долго, сколь долго стоять на земле граду Петрову. Нам остаётся только внимательно вслушиваться в его голос, пристально всматриваться в его тексты и сосредоточенно вчитываться в его оценки и комментарии.

Наум Александрович Синдаловский

Литературоведение