Ошибка Оноре де Бальзака

Эвелина стоит в темном коридоре, прислонившись плечом к холодной стене, и быстрым движением руки крестится. Она не решается переступить порог комнаты, где мучится Бальзак. Тысячи сомнений волнуют Эвелину, от страха подкашиваются ноги, темнеет в глазах. Доктор Кноте садится на стул в ногах больного. Врач утомлен и обессилен, но ласково улыбается и своим ровным, убедительным тоном, расчесывая гребешком бородку, заверяет:

— Болезнь скоро пройдет, мсье. Вам непременно станет легче, сейчас я дам снотворного, вы уснете. Кроме того, поставим горчичники вот здесь. — Врач показывает пальцами, где именно, но Бальзак лежит неподвижно, не слыша его голоса, погруженный в тяжкое забытье. Кноте замечает это и приписывает все влиянию своего чудодейственного голоса. Это придает ему бодрости. Он продолжает: — Потом еще, мсье, поставим горчичники на ноги, на спину, и вам станет совсем хорошо.

Бальзак открывает глаза и удивленно смотрит на врача, точно впервые видит его. Лоб больного освещается спокойной мыслью. Кноте любезно и радостно улыбается ему, вскакивает и раскрывает чемоданчик.

— Теперь будет все хорошо, все хорошо, — приговаривает он, доставая из чемоданчика горчичники, баночку с пиявками и пакетики порошков. Он раскрывает один пакетик и подает Бальзаку. Придерживая голову больного, он помогает высыпать порошок в рот, быстрым, привычным движением подает воду, чтобы запить, потом ставит на затылок пиявки.

Ласково следит Кноте за черными отвратительными существами, впивающимися в горячую кожу. Через некоторое время он быстро и ловко отрывает их и осторожно опускает в баночку. Очередь за горчичниками. Справившись с ними, он накрывает больного одеялом, собирает свои вещи в чемоданчик и выходит из комнаты.

— Пани, — обращается он удивленно к Эвелине, — вы здесь, пани? Как можно, вы же простудитесь. Не волнуйтесь, пани. Все идет к лучшему, больной выздоравливает, я принял меры. Можете быть спокойны.

Кноте низко кланяется и идет дальше. С лестницы доносятся его ровные, спокойные шаги.

Кого благодарить, Бальзак не знал. Врача Кноте или собственное сердце? Так лучше поблагодарить Кноте, это же его профессия — излечивать больных, его хлеб, и он поблагодарил врача добрым словом и приличным гонораром. Как бы там ни было, он выздоровел.

Зима свирепствовала. Она сковала в своих тисках землю. В степи кружили непроглядные метели. Бальзак сидел у камина, пряча ноги в пушистый плед, и следил за полыхающим пламенем. Болезнь как будто миновала, он был убежден, что она теперь уже долго не будет его беспокоить; но то, что она не прошла навсегда, также стало ему известно. Где-то в глубине сознания еще жила уверенность: скоро он возьмется за работу. Эскиз пьесы «Король нищих» лежал на столе. Это могла быть значительная вещь. Конечно, не шедевр. Но кто же пишет шедевры, когда нужны деньги?

Правда, когда-то давно он твердил, что питаться, как великий человек, — значит умирать с голоду, но он желает жить в достатке, конечно, когда заработает на это своими книгами.

Как волшебник, сидел он у камина в фланелевом теплом халате, следил за фантастической игрой огненных языков и отгадывал по ним свое будущее. Сколько надежд возлагал он на Верховню! Какие это были радужные предчувствия. Пока они, к сожалению, не осуществились. Снова началась лихорадочная переписка с Петербургом, с Киевом. Он помогал Эвелине выискивать значительные, проникновенные фразы, которыми можно было бы убедить сановников, что брак ее с иностранцем и выезд за границу не может быть препятствием к владению имуществом. Он давно уже не читал книг и давно не получал писем. Казалось, его парижские друзья забыли о нем. Поэтому письмо от Шанфлери принесло несказанную радость, которая долго не забывалась. Он поторопился ответить молодому коллеге, но ответ получился печальный.

«Вы вступаете в жизнь, а мы уходим из нее. Вы молоды, а мы стары», — жаловался Бальзак.

Позднее, когда письмо было уже далеко от Верховни, он пожалел, что отправил его.