Ошибка Оноре де Бальзака

Тем временем карета покачивалась на дороге. Бальзак сидел с закрытыми глазами и думал. Им еще владела усталость, старая парижская усталость, и он не знал, какие лекарства способны уничтожить ее коварную власть. В эту минуту, как и во все последующие дни, он был далек от человеческих забот, его не интересовали ни цари, ни министры, ни парламент, ни посольские грамоты; а за глухими стенами жандармских канцелярий писались запросы и доклады, и в них его особа занимала значительное место. Сама жизнь творила человеческую комедию, обращая Бальзака в персонаж этого страшного лицедейства истории.

Встреча, на которую возлагались большие надежды, оказалась обычной. Он долго целовал руки Эвелины и заглядывал ей в глаза. Они сидели в будуаре на низенькой кушетке. Вечернее солнце догорало в окнах. Бальзак наслаждался покоем, тишиной, любовался Эвелиной. Он ощущал холодок в ее отношении. Это было неприятно, но не поражало. В глубине души он уже был подготовлен к этому. Изменив своей честности, он обратился к словам, которых ни за что не сказал бы год назад:

— Если бы вы знали, Ева, что было в Париже! Чернь совсем обезумела. Они сожгли трон короля, они, как шайка разбойников, ворвались в королевский дворец и грязными сапогами пятнали чудесный паркет маршальского зала.

На миг Бальзак умолк, переводя дыхание. Ему стало душно. Резким движением он рванул жабо, и оно, расстегнувшись, упало ему на колени. Он не поднял его. Так и остался с открытой шеей. Багряные блики солнца играли на золотых пуговицах сюртука. Эвелина сидела рядом молча. Черное платье с буфами и длинные, искрящиеся бриллиантами шпильки в волосах делали ее торжественно-величественной. На пухлых, чуть приоткрытых губах блуждала прозрачная улыбка. Бальзак понял ее. Не дожидаясь едких слов, торопясь, успокоил:

— Я тоже был в маршальском зале. Я вошел туда с чернью.

Он не мог усидеть. Это было уже слишком. В конце концов, кто заставлял его лгать? Он прервал рассказ, разгневанный. Всей душой, всем существом своим он кричал, добивался: кто?

Руки его сжались в кулаки. Сердце бешено билось, выстукивая о ребра: кто-кто-кто-кто? Его глаза встретились с глубокими, холодными глазами Эвелины. Теперь он знал кто. Это она. Да, она. Ради нее он тогда солгал актеру Монрозу, ради нее он лжет здесь. Злоба кипела в нем. Она подступила к горлу, и он готов был вопить, кричать всему человечеству о своем позоре, но вместо этого тихо, с печалью, которая граничила с ненавистью, вымолвил:

— Ева! О Ева!

Эвелина сидела на диване неподвижная, величественная. Он сел рядом, обессиленный и окончательно побежденный. Что же ему оставалось? И, словно втыкая в сердце шпильки, он продолжал:

— Я пришел туда, Ева, чтобы взять себе, как талисман, лоскут бархата с трона, но не успел, чернь топорами изрубила трон, подняв на штыки голубой балдахин. О, это был праздник тружеников!

Он забыл об осторожности. В голосе, которым была произнесена последняя фраза, звучали одобрение и радость,

— Это радует вас, — улыбаясь, заметила Эвелина.

— Радует? О господи, вы считаете меня сумасшедшим, Ева? Я заболел от страха за свою жизнь, я всякий день ждал ареста, но, конечно, — у него не хватало сил сдержаться, — конечно, Ева, меры Кавеньяка не радовали меня.

— Оноре, Оноре! — Эвелина снисходительно погрозила ему пальцем.

Он схватил ее руку и покрыл долгими поцелуями. Губы его были сухи, жестковаты. Эвелина медленно отняла руку.

— Нет, Оноре, вы все так же невозможны. Вы осуждаете Кавеньяка? Напрасно. Как иначе можно бороться с бунтовщиками? Только казни, эшафоты, розги, тюрьма, каторга. Чернь должна знать свое место, господин писатель. Это вам не игрушка на письменном столе — это жизнь.

Эвелина говорила тихо, но с напряжением, и глаза ее горели неласково. Она то и дело прикусывала верхнюю губу, и лицо ее становилось от этого холодным, жестоким. Бальзак сидел, склонив голову, опустив руки меж колен.

Он не мешал ей. Он терпеливо принимал каждую фразу.

— Друг мой, да знаете ли вы, что такое порядок? В вашей Франции, Оноре, много болтали о свободе и порядке, вы имели случай убедиться, к чему это привело, Больше того, Оноре, эта болезнь черни, как мор, докатилась и до нас, даже здесь, в моей спокойной Верховне, крепостной убил пана Кароля.

Эвелина умолкла на мгновение, выжидая реакции Бальзака. Он только выпрямился и скрестил руки на груди. Неслышными шагами вошел Леон. Принес канделябры с зажженными свечами и поставил их на камин.

— Притвори окно, — приказала Эвелина.

Леон на цыпочках выполнил приказание и бесшумно исчез за дверьми. Эвелина посмотрела ему вслед и, щуря глаза от света, продолжала:

— Вас возмущает Кавеньяк, а как же иначе держать в повиновении это быдло? Я не верю в их честность, Оноре, не верю в порядочность. Я не верю своему лакею. Я чувствую его ненависть. И на ночь я запираю двери спальни, а с собой ношу — видите что? — Эвелина вытащила из-за спины большой черный ридикюль, раскрыла его и поднесла к глазам Бальзака. — Видите?

В ридикюле лежал маленький пистолет. Двумя пальцами Эвелина заперла ридикюль и отбросила его.