Ошибка просветления

У. Г.: Нет, это не вопрос чувствования этого, это не вопрос знания этого; ты никогда не будешь знать. У тебя нет никакой возможности знать это для себя; оно начинает выражать себя. Нет сознательного… Видишь, я не знаю, как это сказать. Мне никогда не приходила в сознание мысль, что я отличаюсь от кого–то.

В: Так и было с самого начала, с тех пор как вы стали осознавать себя?

У. Г.: Нет, я не могу этого сказать. Я искал чего–то — как любой человек, воспитанный в религиозной атмосфере, — искал чего–то, к чему–то стремился. На этот вопрос ответить не просто, потому как мне придётся вдаваться во всю предысторию. Может быть, это и предстоит, я не знаю. (смеётся)

В: Просто из любопытства, как Начикете, мне интересно узнать, как всё это произошло лично с вами, в той степени, насколько вы это осознаете.

У. Г.: Видишь ли, это длинная история; не так всё просто.

В: Мы бы хотели услышать её.

У. Г.: Нет, понимаешь, мне придётся рассказывать вам всю свою жизнь — это займёт много времени. История моей жизни доходит до определённой точки, а потом прекращается — после этого нет никакой биографии.

У двух биографов, которые заинтересованы в том, чтобы написать мою биографию, два разных подхода. Один говорит, будто то, чем я занимался — садхана (духовная практика), образование, весь мой прошлый опыт, — привело меня к этому. Другого биографа мало интересует моё утверждение о «вопреки», потому что тут не хватает материала, чтобы он смог написать большой том. (смех) В этом они больше заинтересованы. Издателей тоже интересуют эти вещи. Это естественно, потому что вы действуете в сфере, где всегда действуют причинно–следственные отношения, — вот почему вам интересно обнаружить причину, как такое случилось. Итак, мы вернулись к тому, с чего начали: нас по–прежнему заботит «как».

Моя биография бесполезна: она ни для кого не может быть моделью, потому что твоя биография уникальна. Каждое событие в твоей жизни это нечто уникальное в своём роде. Твои обстоятельства, твоё окружение, твой опыт — всё отличается. Каждое событие твоей жизни отличается.

В: Я не ищу модели, которую можно было бы дать остальному миру, — я спрашиваю не с этой точки зрения. Мы видим звезду, мы видим солнце, мы видим луну — таким образом; не то чтобы я хотел подражать вам. Это может быть существенно, кто знает? Поэтому я сказал, что я здесь Начикета: я не хочу уходить, не узнав от вас истину.

У. Г.: Тебе нужен Яма Дхармараджа, чтобы он ответил на твои вопросы.

В: Если вы не против, будьте этим Ямой Дхармараджей.

У. Г.: Я не против. Помоги мне. Видишь ли, я беспомощен, я не знаю, с чего начать. Где закончить, я знаю. (смех) Думаю, мне придётся рассказать всю историю своей жизни.

В: Мы не прочь послушать.

У. Г.: Она не приходит.

В: Вас нужно вдохновить.

У. Г.: Я не вдохновлён, и я последний человек, чтобы вдохновлять кого–то. Мне придётся рассказать вам, чтобы удовлетворить ваше любопытство, другую, никчёмную сторону моей жизни.

(Он родился 9 июля 1918 г. в Южной Индии, в семье брахманов, принадлежавших к верхушке среднего класса. Так как их родовое имя было Уппалури, его назвали Уппалури Гопала Кришнамурти. Его мать умерла вскоре после его рождения, и он воспитывался родителями матери в городке Гудивада под Масулипатамом.)

Я воспитывался в очень религиозной атмосфере. Мой дед был очень культурным человеком. Он знал Блаватскую (основательницу Теософского Общества) и Олькотта, а позднее второе и третье поколение теософов. Все они бывали у нас в доме. Он был выдающийся юрист, очень богатый, очень культурный человек и, как ни странно, очень ортодоксальный. Он был в каком–то смысле запутавшимся ребёнком: ортодоксальность и традиция, с одной стороны, и противоположное, теософия и всё такое — с другой. Ему не удалось найти баланс. Это было начало моей проблемы.