Ошибки, которые были допущены (но не мной)

Конфликт интересов и политика — это синонимы, и все понимают, какие удобные для себя компромиссы используют политики, чтобы сохранить собственную власть за счет общего блага. Труднее заметить и понять, что точно такой же процесс влияет на судей, ученых и врачей-специалистов, которые гордятся своей способностью сохранять интеллектуальную независимость ради правосудия, научного прогресса или заботы о здоровье людей. Это специалисты, профессиональная подготовка и профессиональная культура которых утверждают ценность беспристрастности: большинство из них негодует, если кто-то только намекает, что их профессиональные или личные интересы могут повлиять на их работу. Их профессиональная гордость проявляется в том, что они считают себя выше подобных проблем. Нет сомнений, что для некоторых из них это справедливо, но на другом конце спектра — бесчестные судьи и ученые, поддавшиеся собственному тщеславию или корысти. (К ним относится южно-корейский ученый Хван-У-Сук, признавший, что фальсифицировал данные о клонировании, и его поступок вполне сопоставим с поведением бывшего американского конгрессмена Рэнди «Дьюка» Каннингема, отбывающего тюремный срок за получение миллионных взяток и уклонение от налогов). Между двумя крайними полюсами безукоризненной честности и вопиющей бесчестности находится большинство специалистов- профессионалов, таких же людей, как и все мы, и у них, как и у нас, есть свои «слепые зоны». Но, к несчастью, они даже в большей степени, чем «обычные люди» склонны считать себя безукоризненными, и поэтому им легче попасться на крючок.

Было время, и это было не так давно, когда большинство ученых не поддавались соблазну заняться коммерцией. Когда Джонаса Салка, автора вакцины против полиомиелита в 1954 г. спросили, будет ли он ее патентовать, он ответил: «Разве можно запатентовать солнце?». Каким милым и наивным это кажется сегодня: представьте, вы отдаете ваше открытие людям, не пытаясь получить за него несколько миллионов долларов. Научная культура ценила разделение исследований и коммерции, и университеты поддерживали брандмауэры, разделяющие эти две сферы. Ученые получали финансирование от правительства или независимых организаций, что давало им определенную свободу, чтобы проводить годы, исследуя проблему, которая могла, как принести, так и не принести интеллектуальный и практический результаты. К ученому, который становился известен широкой публике, получая прибыль от своих открытий, относились с подозрением или даже презрением. «Считалось неподобающим для биолога думать о каких-то коммерческих проектах, одновременно занимаясь фундаментальными исследованиями, — говорит специалист по этике биологических исследований и ученый Шелдон Кримски. — Эти две вещи не смешивались. Но, когда ведущие фигуры в области биологии начали активный поиск коммерческих приложений и схем для быстрого обогащения, они помогли изменить этические нормы этой сферы. Теперь ученые, преуспевающие в коммерции, обрели высокий престиж» [48].

Важнейшее событие произошло в 1980 г., когда Верховный суд постановил, что допустимо выдавать патенты на генетически модифицированные бактерии, независимо от процесса их создания. Это означает, что вы можете получить патент на открытый вирус, измененное растение, выделенный ген или модификацию любого живого организма как на «продукты производства». Началась золотая лихорадка, или дорога ученых в Сент-Эндрюс. Вскоре многие профессоры молекулярной биологии начали работать в экспертных комиссиях биотехнологических корпораций и стали владельцами акций компаний, продававших продукты, основанные на результатах их исследований. Университеты, искавшие новые источники доходов, начали организовывать отделы по защите интеллектуальной собственности и создавать стимулы для преподавателей, чтобы они патентовали свои открытия. В 1980-е гг. идеологический климат изменился: если раньше наука ценилась за ее собственные достоинства, или как средство удовлетворения общественных потребностей, то теперь она ценится за прибыли, которые может приносить частным лицам. Были приняты существенные изменения налогового и патентного законодательств, федеральное финансирование исследований резко сократилось, а налоговые льготы резко повысили финансирование, предоставляемое промышленностью. Правительственное регулирование фармацевтической отрасли было отменено, и она стала одним из самых прибыльных бизнесов в Соединенных Штатах [49].