Свидетель — не ум и не сердце.
Ум — это та часть, которая думает, а сердце — это другая часть того же самого ума, она чувствует. Чувствование и Думание, мысли и эмоции... но свидетельствование изолировано от тех и других. Думаете ли вы — наблюдатель наблюдает... Мысль проходит — или вы раздражены — наблюдатель по-прежнему наблюдает. Эмоция проходит, совсем, как проходят тучи, и вы видите их.
Вы ни хороши, ни плохи.
Вы ни приятны, ни неприятны.
Вы ни мышление, ни эмоции.
Вы ни ум, ни сердце.
Но Да Хуэй говорит:
Будда не моралист и не пуританин. Он не интересуется, что хорошо и что плохо. Весь его интерес очень прост — вот он: вы не должны быть спящим. Духовно вы должны бодрствовать, и тогда все остальное устроится. Вам не нужно делать больше ничего.
Полезно размышлять над изречениями тех, кто прибыл домой, но ваши размышления должны хоть как-то обогатить их. Если же вы стягиваете то, что они говорили, на более низкий уровень, то вы совершаете преступление. Лучше не высказывать ничего, если вы не знаете. Но такова беда с интеллектуалами: они должны сказать хоть что-нибудь. Все, что говорит Да Хуэй, так обычно, так бессмысленно, что это никоим образом не поможет вам войти в пространство просветления. Наоборот, он привносит то, что, безусловно, будет сбивать вас с пути.
Следует очень четко понимать, что нравственность не есть религия, хотя религия и нравственна. Нравственному человеку не требуется быть религиозным, но религиозный человек неизбежно нравствен; он не может быть иным. Нравственный человек может даже не иметь никакого отношения к религии: он может быть атеистом, он может быть агностиком — и все же оставаться нравственным. Но у религиозного человека нет возможности быть безнравственным. Самого его сознания достаточно, чтобы дать ему верное направление. Он не полагается на указания великих религиозных основателей или религиозных писаний; его руководство — в его собственном осознании. А поскольку он живет согласно своему собственному свету, в его жизни есть радость. Его нравственность — не бремя. Его нравственность — не что-то навязанное ему. Его нравственность — это нечто вроде переполняющей радости, безграничного ликования. Он любит, потому что у него столько любви. Он не может ненавидеть, потому что ненависть исчезла из его существа.
Мне вспоминается одна великая женщина — Рабийя ал-Адабийя, женщина-суфий. Великий суфийский мистик, Хасан, гостил у Рабийи. Утром ему понадобился святой Коран. Он не захватил своего, полагая, что у Рабийи должен быть святой Коран и этого довольно.
Рабийя дала ему свой. Он раскрыл его и был шокирован, потому что Рабийя сделала много исправлений в святом Коране! Для любого фанатичного религиозного человека, любого фундаменталиста, не может быть ничего более святотатственного.