Осия, сын Нава – мангуста именем Божьим

Так и мы: убиваем не потому, что нам за это платят. Хотя, конечно, и мангуста сейчас пожирает своего противника, и мы от платы не отказываемся. Но это нам дополнительная награда. Главное — это убивать и видеть кровь.

— Дядя Захри, Вы сказали отцу, что мои припадки — это дар божий. Что от меня зависит — благо это или наказание. Неужели я могу превратить это во благо?

— Подслушивал, поганец! Ну да ладно, я в этом не сомневался. Эти припадки и есть та причина, почему я тебя взял в ученики.

Не редкость среди израильтян пацаны, которых можно научить бесстрашию. Почти всегда не трудно научить ребёнка расслабляться и мягко двигаться, как это делает мангуста во время боя со змеёй. Можно научить драться и убивать ударами пальцев. Можно научить видеть на теле врага точки, удар в которые смертелен.

Но для того, что бы научить ребенка входить в амок, когда окружающие для тебя двигаются медленно, а твои движения для них становятся почти невидимыми, надо брать ребёнка сразу после того, как он перестаёт сосать грудь.

И никогда не знаешь, научится он или нет. Это уже как Бог даст.

Ты же случай редчайший. Это уже есть в тебе. Ты уже можешь это делать. Дар Божий это тебе. И глаза у тебя от природы — глаза мангусты. У других такими они становятся только после многих вхождений в амок.

Многому ещё тебе предстоит научиться. Надо уметь не только вводить себя в амок, но и уметь выходить из него. И управлять собой в нём. Уметь не забыть, зачем ты в него вошёл.

Ты пока этого не можешь. Надеюсь, научишься. Но главное в тебе уже есть. Остальное рано или поздно доберёшь. Остальному я тебя научу.

— Откуда взялся мешок с продуктами?

— Здесь недалеко живут люди. Они каждый день приносят мне продукты. Я бы мог стать для них Богом. Но мне это не нужно. Я им плачу. Мог бы не платить. Но так лучше.

— Ещё Вы говорили отцу, что нельзя мне жениться.

— Да. Обычная жизнь людей нам не доступна. Я уже сказал, что для нас высшее наслаждение — убивать, видеть ужас в глазах людей и видеть живую кровь.

Но всё-таки мы не мангусты. У мангуст дети есть. Тебе же всё остальное будет мешать. У нас не может быть семьи и у нас не бывает детей.

Мы не пьём вина. Мы не едим мясо. Никаких сильных ощущений. Только Амок, священное безумие.

Амок ревнив. Или он или всё остальное. Амок и кровь заменят тебе всё. Важно то, что в тебе это уже есть.

Ты пока ещё не мангуста. Пока ещё ты не умеешь красиво убивать. Но ты будешь мангустой. Потому что в тебе есть Амок и нет в тебе жалости. Ты родился убийцей.

Прошли годы. Я учился каждый день. Редко что-то объяснял мне учитель. Каждый день я как тень следовал за Захри. Делал то же, что и он. Повторял каждое его движение. Старался угадать и выполнить каждое его задание. Самым страшным наказанием для меня было увидеть, что он чем-то недоволен. Самой большой наградой — одобрительный взгляд учителя.

Захри ловил муху на лету двумя пальцами одной руки. Ловил и отпускал. Муха летела дальше. Он её снова ловил, уже другими пальцами той же руки и снова отпускал. И снова ловил и снова отпускал. Всеми комбинациями из двух пальцев, сначала одной руки, потом другой. Одну и ту же муху.

Часами я сидел и старался это повторить. Не трудно поймать муху. Очень трудно поймать двумя пальцами и не повредить. Ещё труднее поймать её много раз разными комбинациями пальцев и не повредить ни разу. Поймал — отпустил, поймал — отпустил, и так много-много раз. Беспрерывно. Проблема в том, что надо ловить одну и ту же муху. Каждый раз она должна оставаться невредимой.

Захри учил меня убивать животных быстро и убивать животных долго. Убивать легко, так что животное даже не поняло, что это смерть; и убивать плохо, когда оно знает, что умирает, и знает, что умрет не скоро. Так убивать, чтобы оно мучилось всё время, пока хоть капля жизни есть в нём.

Весь фокус в том, что живые существа перестают чувствовать боль, когда их тело поняло, что смерть неизбежна.

Когда львица душит буйвола за горло, а остальные рвут его на куски, выпуская кишки и лакая кровь, буйвол не чувствует боли. Он знает, что он уже умер.

Когда стая гиен рвёт на куски старого льва, торопясь и глотая его внутренности и отрывая куски мяса с ещё живого одряхлевшего царя зверей, он уже не чувствует боли. Ему уже не нужна боль. Ему нужна была боль, когда он дрался и у него была надежда.

Не надежда умирает последней. После надежды умирает боль. И только потом умирает человек. Или зверь.

Природа милосердна. По-настоящему жесток только человек. Только он может захотеть, чтобы боль другого была бесконечной. И тогда ему нужен Захри.

Потому что Захри знает секрет: чтобы боль не умерла раньше человека, у человека должна оставаться надежда. Тогда он будет умирать долго и плохо.