Осина при дороге

Голубев с интересом глянул на разговорчивого старичка, который так охотно, с удивительной готовностью подтверждал сказанное и даже норовил угодить ему.

– А вот говорят еще, что он у вас будто самоуправный больно, критику зажимает, и всякие грешки у него по этой части… – попробовал он испытать деда.

– Самоуправный – это уж точно! – сразу же согласился Трофим Касьяныч и обиженно дернул контуженной губой. – Люди-то зря не скажут! Слова ему поперек не скажи! Хотя опять же больше его в хозяйстве никто и не смыслит, включая агронома. И критику зажимает – верно. Вот взять хотя бы меня. Я по штату – кто?

Сторож на воздушной сушке Табаков, вот я кто! А он меня без всякого заставил резать и сушить яблоки, цельный день сижу тута и топлю сырыми дровами две печки. Видите: дымятся?

– Сырыми? Так чего же сухих дров не подвозят вам?

Старик даже вскинулся весь:

– Так сухими-то их нельзя топить! Вы-то аль не соображаете вовсе? Сгорят ведь тогда яблоки, а их токо окуривать надо. Сырой осинкой либо тополем, больше ничем!

– Та-а-ак… Ясно. А ночью вы, значит, на табаке?

– Это зачем же? – удивился Трофим Касьяныч.

– Ну сторожить-то надо?

– Да нечего там пока сторожить, табак-то еще не ломали!

– Так, значит, правильно он вас перевел сюда? Временно?

– Да то как жа! Правильно, конешно! Чего ж это я без дела сидел бы? – с восторгом закричал старик. – Это он правильно придумал! Я же и сразу-то вам сказал, что у него мимо рук ничего не проплывет! Зуб!

«Занятный дед… – усмехнулся Голубев. – Не дед, а флюгер какой-то. Чего ни скажи, на все кивает согласно».

Дымок над сушилкой трепало ветром. Заметно покачивались и кренились светло-зеленые и воздушно-легкие маковки тополей.

Голубев достал из кармана крупное, воскового литья, краснобокое яблоко и молча начал жевать. Разговаривать с Трофимом Касьянычем было скучно, а главное – бесполезно. А старик приценился сбоку, причмокнул:

– Яблочками-то… у Васьки Ежикова, значит, разжились?

Голубев от удивления перестал жевать.

– У него. А вы откуда узнали?

– А очень просто. Ни у кого больше нету такого сорта! – с восторгом подскочил старик. – Ведь он какой, Васька-то? Лучше его ни в машине никто не понимает, ни в поле, ни в саду! Сред-нее! Сред-нее образование у него, в армии получил, время тоже не терял! Мотоцикл с коляской заимел недавно – это правильно. Дом перебрал – это, считай, полдела! А главное, что – зуб!

Нахватал саженцев таких, что никто доси и не слыхал!

У него там и ремонтная малина, и…

– Ремонтантная, – поправил Голубев.

– Ась?

– Ремонтантная, говорю, малина…

– Да и я ж говорю! Японскую вышню достал и черноплодную рябину выписал, а она, рябина-то, сладкая, как сахар! Теперь токо бери чачу, клади рябину, и – готово! А яблоки эти у него из «Сада-Гиганта». Забыл, как называются. Какой-то Розовый Ероплан, то ли еще как…

– Розмарин, – сказал Голубев.

– Вот и я это ж самое говорю!

– Работящий, значит, парень?

– О-о, зуб! Печи еще перекладывать мастер! Это он уж в мертвую пору, когда уборка зерновых кончается…

В прошлом годе начальству все перекладывал, а теперь и другие просят. На новый лад эти печки у него получаются, и тяга хорошая. Золотые руки, и минуты без дела не просидит!

– А вот говорят еще, что он, мол, прижимист больно… – с умыслом, но без всякого нажима, сказал Голубев, доставая последнее яблоко. – Все – для себя! Под себя гребет лапками?

– Да то нет? Все как есть, с места не сойти! – перекрестился Трофим Касьяныч. – Кулак, сказать, форменный! Ведь это надо же! День и ночь вкалывает, на производстве полторы сотняги загребает, и сад развел, и поросенка содержит, и куры у него – полон двор, и жениться еще, деляга, собирается! Да и девку такую отхватил, что другой-то такой до самой Усть-Лабы не найдешь! Само что ни на есть ту-ни-ядиц! В случае чего, первый под эту катушку пойдет! Не-ет, уж чего-чего, а зря люди не скажут!

Да, сказать можно, конечно, всякое, но яблоки и в самом деле – отличные! Они рассыпчато похрустывали на зубах, заливали рот свежим, кисловато-сладким соком, пахучим, как первый цветочный мед.

О чем бы еще спросить занятного старичка?

Голубев глянул на часы, осадив рукав, снова предложил Трофиму Касьянычу болгарскую сигаретку. Между делом спросил:

– А кто у вас тут утильсырье и кислицу принимает?

Что за человек? Не скажете?

Дед склонился к нему, прикуривая, экономя спички. Настороженно и вопрошающе косил глазом: дескать, с какой стороны требуете охарактеризовать? Мне это – раз плюнуть, мол, но все же знать надо, в каком свете? Чтобы разногласия не получилось…

Не дождавшись подсказки, пыхнул легкой затяжкой:

– Кузьма-то? Ну-у, Кузьму тут всякий знает… Кузьма – это, брат, не то что… – кривой указательный палец с обломанным ногтем поднял значительно и все же с некоторой неопределенностью. – По-ли-тик!

– Головастый мужик, значит?

– Если точно сказать, так дальше некуда! – обрадовался старичок. – Каждую газету прочитывает два раза. С переду назад, а потом с заду наперед! Во как! Все букву ять ищет и, пока не найдет, газетку не выпустит…

– Это какую же ять? Теперь такой вроде бы нету?