Осина при дороге

– Вот, прошу садиться, – сказал хозяин.

Голубев недоверчиво потрогал спинку стула, повертел его на одной ножке и вопросительно посмотрел на хозяина.

– А-а, стул-то? – доверчиво перехватил его удивление Кузьма Гаврилович. – Стул это так… Гений как-то занес с клуба, когда ремонт был, да все время нет оттащить назад. Ну, так и стоит пока… Поповский стул-то!

Попа когда-то выпотрошили мы, а всякие безделки в клуб сдали, чтобы декорации какие, если понадобятся.

Он ничего, стул-то, на нем сидеть можно. Вы присаживайтесь, прошу.

Голубев достал свой толстый блокнот, развернул на столе письмо Кузьмы Гавриловича, спросил деловым бесстрастным голосом:

– Вот мы получили ваше письмо. Вы, конечно, понимаете, что оно требует расследования, прежде чем его публиковать?

– Это ясно. Это всегда готов. Само собой. Это мы в курсе. Все факты соответствуют, могу подтвердить лично.

– Начнем, значит, – кивнул Голубев. – По пунктам.

Вот вы тут первым пунктом о шифере… И – не совсем точно указали.

– Как это? Совершенно точно!

– Нет, Кузьма Гаврилович. Шифера было сто двадцать листов.

– Да ну?

– Представьте себе. Сто двадцать. И Ежиков – не бухгалтер, а комбайнер и тракторист, механизатор широкого профиля. Вы что же, не знали этого?

– Как не знал! Ежиков этот – рвач, за любое дело хватается, где можно рублишко подзашибить! Его сыми с комбайна-то, так он и с шабашниками догадается куда-нибудь на Алтай махнуть, на целину, на самый передний край нашей жизни! Рази уследишь?

– Но вы же написали, что он – бухгалтер.

– Точно. Соответствует факту. Сидел он за столом и крутил машинку, сам видал.

– Но его же никто бухгалтером не назначал, это же по личной просьбе старика Воскобойникова. Вы же не могли об этом не знать?

– А зачем мне это знать? Я знаю другое, что шихвер ему выписали по блату!

– Ну-у… Так не годится, Кузьма Гаврилович. Одно вы знаете, а другое не хотите. А нам интересно все, в совокупности! Притом квитанция подшита при кассовой ведомости, я проверял. Деньги он уплатил, – сказал Голубев. – Государство не пострадало.

– Как же так? А может, эти сто двадцать листов и я бы купил! Так ведь мне-то не дали? Не дали!

– Но вы же не работаете в совхозе?

– Какая разница! Я, может, за этот совхоз кровь проливал!

– Н-да. Сложное дело… – вздохнул Голубев. – Однако обвинять управляющего по этому пункту мы не можем. Это, в конце концов, его дело, какому застройщику помочь, а кому и отказать. Теперь дальше. Насчет Агриппины Зайченковой…

– Ну, тут уж и свидетели были! – проморгавшись, Кузьма Гаврилович задвигал локтями по столу, потянулся руками к письму. – Это прямо на глазах у народа!

– Что именно?

– Принуждал. К сожительству.

Голубев вздохнул тяжко. Посмотрел на кровать, заваленную тряпьем, нечаянно зацепился взглядом за лесного и пастбищного клеща с распущенными щупальцами.

– Понимаете, Кузьма Гаврилович… Вопрос-то уж больно щекотливый. При расследовании выяснилось, что никаких поползновений со стороны Белоконя не проявлялось. Да и зачем бы ему прямо в конторе с нею…

Разве другого места они бы не нашли?

– Да свет-то у них потухал? Гасили они электричество ай нет? Всю сознательную общественность возмутили! Это вам не факт?

– Ну, свет вполне свободно и сам мог потухнуть. Замыкание, например.

Кузьма Гаврилович искоса глянул на него, как на младенца с ближнего плаката, и скрипуче засмеялся:

– Значит, по-вашему, у них так-таки ничего и не было? Так выходит?

– Да так и не было.

– Да кто же это вам сказал?

– Сама Зайченкова и сказала.

Кузьма Гаврилович заморгал часто и в восторге раскрыл сморщенный, щербатый рот.

– Эва! Да какая же баба вам в том признается! Нашли у кого спрашивать! Она ж сучка известная!.. И весь род у нее такой, продажный! Куркули вечные!

– Это кто же?

– А отец у нее был, Прошка Ермаков! Ермаковы у нас первые богачи были, и кабы не благодетели некоторые, так их бы первыми по шапке отсюда погнали!

– Разве? Я об этом ничего не знаю, – насторожился Голубев и весь подался к хозяину.

– Вот то-то и оно! В корень смотреть надо, молодой человек. Эта семейка известная. Две пары быков, таких, что рога не достанешь, да лошадь, да две коровы у них было, точно помню. А уцелели, сволочи! Обошло их…

– Как же так? Хозяйство – явно кулацкое, – кивнул Голубев.

– Вот то-то и оно! А защитник у них нашелся из ваших, из приезжих! Присланный, можно сказать, с верхов. Токо он ни черта не смыслил, гнилым оказался, с подкладкой!

– Это кто же такой?

– Степка Забродин был такой! Двадцатипятитысячник!

– Но ему же памятник здесь поставлен, как же вы так о нем? – не сдержался Голубев. В груди у него что-то налилось горькой обидой за всех «приезжих». – Как же вы так?

– Памятник – это другое дело. Это потому что – помер! А был бы жив, так, может, другой с ним был разговор! Голова у него была не с того конца застругана!

У Кузьмы Гавриловича голова была идеально круглая, не к чему придраться. Голубев оценил это и спросил с интересом:

– Ну, и как же все-таки ему удавалось их защищать?