Осиная фабрика

Диггс пришел на остров вечером и сказал, что он пришел арестовать Эрика за нарушение общественного порядка. Он ждал до ночи вместе с моим отцом, выпил предложенные ему пару рюмок виски, но Эрик не вернулся. Диггс ушел, отец остался ждать, но Эрик так и не появился. Он пришел домой спустя три дня и пять собак, изнуренный, немытый, пахнущий бензином и дымом, одежда порвана, лицо худое и грязное. Отец услышал, как Эрик пришел ранним утром, сделал набег на холодильник, проглотил сразу несколько обедов, протопал по лестнице и лег спать.

Отец прокрался к телефону, позвонил Диггсу, который приехал еще до завтрака. Должно быть, Эрик что-то видел или слышал, потому что он вылез через окно своей комнаты, спустился по водосточной трубе на землю и сбежал на велосипеде Диггса. Моего брата наконец поймали через две недели и еще две собаки — он сливал бензин из чьей-то машины. В процессе гражданского ареста ему сломали челюсть, и в тот раз он не убежал.

Через несколько месяцев Эрика признали сумасшедшим. Он пошел тесты, много раз пытался бежать, нападал на санитаров, социальных работников и докторов, угрожал подать в суд и убить их. По мере продолжения тестов, угроз и неповиновения его переводили во все более охраняемые больницы. Мы с отцом, будто он стал значительно тише, когда его перевели в госпиталь, который находился к югу от Глазго, и больше не пытался бежать, но теперь я понимаю, вероятно, он пытался — успешно, как оказалось — приучить своих стражей к ложному чувству безопасности.

А теперь он возвращался увидеть нас.

5

Смотря на землю впереди и внизу, я медленно водил биноклем, с севера на юг, наблюдая за городом и дорогами, колей железной дороги, и полями и дюнами, и я спрашивал себя, видел ли я место, где сейчас был Эрик, добрался ли он сюда. Я чувствовал: он был близко. У меня не было никакого рационального объяснения этому чувству, но времени у него было достаточно, голос во время звонка прошлой ночью звучал отчетливей и…я просто чувствовал.

Может быть, он уже здесь, лежит и ждет ночи или пробирается через лес, или кусты дрока, или горбами дюн, направляясь к дому, или в поисках собак.

Оставив город в нескольких милях к югу, я шел вдоль цепи холмов через ряды сосен, где было слышно, как вдалеке работали пилы, а темные массы деревьев были тенистыми и спокойными. Я пересек линию железной дороги, несколько полей колышущегося ячменя, дороги, овечье пастбище и дюны.

Я натер пятки, ноги слегка болели, я шел вдоль линии твердого песка пляжа. С моря дул слабый ветер, мне это нравилось, потому что исчезли облака, и солнце, хотя и постепенно садилось, но еще светило. Я дошел до реки, которую однажды уже пересек в холмах, перешел ее во второй раз около моря, поднявшись в дюны, где был канатный мост. Передо мной разбегались овцы, некоторые из них были стриженные, некоторые еще лохматые, они прыгали, их мее-е звучали отрывисто; когда овцы решали, что они уже в безопасности, останавливались и нагибали шеи или становились на колени и продолжали жевать траву и цветы.

Я помню, как я презирал овец, они же абсолютно тупые. Я видел, как они ели, ели и ели, я видел, как собаки управляли целыми стадами, я гонял овец и смеялся над стилем их бега, видел, как они попадали во всякие глупые, запутанные ситуации. Мне казалось, они вполне заслуживали окончания жизни в виде баранины, использование их в качестве машин для производства шерсти слишком ответственное для них дело. Понадобились годы и долгие размышления, пока я смог осознать, что на самом деле овцы проявляли не собственную тупость, а нашу силу и эгоизм.

После того, как я узнал об эволюции и немного об истории животноводства, я понял — глупые белые животные, над которыми я смеялся, потому что они ходили следом друг за другом и застревали в кустах, были настолько же результатом работы поколений фермеров, насколько и результатом размножения поколений овец; мы сотворили их, мы вылепили их из диких и умных животных, которые были их предками, чтобы они стали покорными, глупыми, вкусными производителями шерсти. Мы не хотели, чтобы он были сообразительными, а до некоторой степени интеллект и агрессивность взаимосвязаны. Естественно, бараны умнее, но даже они деградированы идиотками, с которыми они вынуждены общаться и которых они вынуждены осеменять.

Тот же принцип применим и к курам, и к коровам, и почти ко всему, к чему смогли надолго дотянуться наши жадные, голодные руки. Иногда я думаю: подобное могло случиться и с женщинами, но хотя эта теория и привлекательна, я подозреваю — она неправильна.

6

Я пришел домой к ужину, проглотил яичницу, мясо, жареную картошку с бобами и остаток вечера смотрел телевизор, доставая изо рта с помощью спички кусочки мертвой коровы.

Бегущая собака

1