Осиная фабрика

А тампоны он держал у себя в течение последних нескольких лет на случай, если мои собственные гормоны возьмут верх над теми, которыми он меня кормил. Бромид был для предотвращения полового влечения, возникшего от избыточных андрогенов. Он сделал фальшивые мужские гениталии из воска набора, который я нашел под лестницей и из которого я делал свечи. Он собирался предъявить мне банку с препаратом, если я начну спрашивать, действительно ли я был кастрирован. Еще одно доказательство. Еще одна ложь. Даже его идеи о пуке были надувательством, он уже много лет дружит с Дунканом-барменом и покупает ему выпивку в обмен на звонок с информацией о составе моей выпивки в “Гербе”. Даже сейчас я не уверен, что отец сказал мне абсолютно все, хотя он казался весь во власти порыва, откровенности, и прошлой ночью в его глазах были слезы.

Думая о нем, я чувствую как ярость опять начинает клубиться в моем желудке, но я борюсь с ней. Я хотел его убить, тогда же и там же, на кухне, после того как он рассказал и убедил меня. Часть меня хочет верить, словно это — его очередная ложь, но на самом деле я знаю — это правда. Я — женщина. Бедра в шрамах, большие половые губы немного пожеваны, и я никогда не буду привлекательной, но по мнению отца я — нормальный представитель женского пола, способный к половому акту и родам (содрогаюсь при мысли о любом из них).

Я смотрю на сверкающее море, а голова Эрика лежит у меня на коленях, я опять думаю о бедной лошади.

Я не зная, что я теперь буду делать. Я не могу здесь оставаться и боюсь уехать. Что за невезуха. Может, я рассмотрю суицид, но некоторые мои родственники подали плохой пример для подражания.

Я смотрю сверху вниз на Эрика: тихого, грязного, спящего. Спокойного. Он не чувствует боли.

Некоторое время я смотрю на небольшие волны, накатывающиеся на пляж. На море, на водяную линзу, двояковыпуклую и колышущуюся, движущуюся вокруг земного шара, я смотрю на волнистую пустыню, которая бывает плоской как соляное озеро. Топография поверхности моря разнообразна: оно колышется, качается, поднимается и опускается, складывается свежим бризом в катящиеся дюны, вздымается холмами под порывистыми пассатами и, наконец, встает на дыбы белопенными, исполосованными смерчами, горными уступами, поднятыми штормовым ветром.

Там, где я сейчас сижу, где мы сидим, и лежим, и спим, и смотрим на теплый летний день, через полгода будет падать снег. Лед и мороз, наледь и иней, завывающий ветер, рожденный в Сибири, пролетевший над Скандинавией и Северным морем, серые воды мира и седой воздух небес положат на это место свои руки, овладеют им на время.

Мне хочется смеяться или плакать, или и то, и другое разом, а я сижу и думаю о моей единственной жизни и моих трех смертях. В некотором смысле четырех, после того, как рассказанная моим отцом правда убила мое прежнее я.

Но я и есть я, я — та же личность с теми же воспоминаниями, и теми же поступками, теми же (небольшими) достижениями, и теми же (отвратительными) преступлениями.

Почему? Как я мог сделать это?

Возможно, мне казалось, что у меня было отнято все по-настоящему важное, возможность — и способность — к продолжению нашего вида, она была украдена у меня еще до того, как я узнал ее важность. Возможно, каждый раз я убивал из чувства мести, ревниво наказывая единственным доступным мне способом тех, кто приблизился ко мне, тех, кто иначе стал бы тем, чем мне никогда не быть — взрослым.

Я потерял одно стремление и выковал себе другое, чтобы залечить свою рану, я отсек их, отвечая в моей невинности на кастрацию, хотя тогда я ничего не понимал, но как-то — вероятно через отношение других — чувствовал как несправедливую, непоправимую потерю. У меня не было цели в жизни или в продолжение рода, я вложил все свои силы в их угрюмую антитезу, противоположность и отрицание плодовитости, на которую могли претендовать другие. Мне казалось, что если я лишен возможности стать мужчиной, я стану большим мачо, чем все меня окружающие и поэтому стал убийцей, маленьким подобием жестокого героя-солдата, которому преклоняются практически во всех фильмах и книгах, которые я видел и читал. Я находил или изготавливал орудия убийства, мои жертвы были недавно произведены на свет в результате акта, на который я не был способен, в этом мы пока были равны, но потенциально они могли размножаться, хотя были еще неспособны проделывать требуемое действие, как и я. Вот вам и зависть к пенису.

А теперь оказалось — все напрасно. Не было необходимости для мести, была только ложь, трюк, который нужно было разгадать, камуфляж, сквозь который я должен был проникнуть, но в финале не захотел. Я гордился собой, евнух — но уникум, яростный, благородный защитник своей земли, искалеченный воин, падший принц…

И вот оказалось — я был круглым дураком.