Осиное гнездо

Работники колами били мерина по животу, по мослам, но сухим ногам. Мерин прыгал, лягался, но, охромев на три перебитых ноги, свалился на бок и заревел дико, как никогда не ревут лошади.

Переставший дрыгаться под нагайкой и закрывать руками лицо, Дикой только хрипел.

— Лошадь, за што лошадь…

V

От села, гудя и волнуясь, валил народ. Среди разношерстных платков баб развевались встрепанные космы мужиков. За ними, едва поспевая на коротких ногах, переваливался с утиным носом стражник, придерживая шашку).

Работники бросили бить мерина, Володя- Ваську.

— Чей это? — спросил он Назарку, указывая на полумертвого Дикого.

— Федота Грача сын.

— Ага, взять отца в имение!

Дюжие работники переглянулись, а Назарка усмехнулся, — Федот славился по селу своей силой.

— Эй, мужички! — выезжая навстречу толпе, прямо по мужичьей ржи, гаркнул Володя по-офицерски.

Толпа нерешительно остановилась, подавляя в себе гуд.

— Мужички, опять баловаться. Травить опять, разбойничать, в который раз предупреждать…

— Чего травил-то, кто?..

— Сам-то зачем рожь топчешь?

— Молчать, кто здесь Федот Грач?!

— А вон, бежит.

От села, натягивая на рукава зипунный кафтан, бежал Грач. Недоброе почуяло сердце, уж не парня ли бьют барские? Так и есть. Увидел мерина на боку и работников с колами. Оборвалось сердце.

— Православные, народ, что-ж это, лошадь убили. Хлеба наши топчут, ратуйте, докой терпеть?!

— Ну, ну, я тебе поратую, — напер конем Володя.

— Што давишь, отсветлил пуговицы, — смотри!

Взгляд Грача упал на окровавленного Ваську.

— Парня, парня, изувечили, разбои… — кинулся, поднял на руки.

— Видите, православные, как щенка, видите?

— Ой, родимые!

— Батюшки!

— Всего окровянили!

— Креста на вас нет!

Жалостливые бабенки утащили в толпу Ваську. Мужики горящими глазами, воспаленными ветром, смотрели на все и готовы были загореться звериной злобой.

Володя струсил, но, не показав виду, приказал звонко:

— Взять Грача!

— Барин, барин, обожди, протокол сейчас, по порядку, — засуетился стражник и вытащил кусок бумаги и карандаш.

— Взять, ну?!.

Назарка ловко спрыгнул с коня и подскочил к сутулившемуся мужику и потянулся рукой.

— Не тронь! — страшно откололся крик.

— Народ, не дозволить потешаться, — выступил черный и бритый Кузьма Морской.

— Не дозволить, не дать! — загремела толпа и наперла на работников.

— Бунт! — взвизгнул Володя и вытащил заигравший зайчиками светлый револьвер. Мужики попятились. Стражник побагровел, выкатил глаза и, растопыря руки, заорал, как будто его резали:

— Ра-зой-дись!

Мужики пятились.

Четверо работников кинулись снова к Грачу вслед за неутомимым Назаркой.

— Не тронь! — еще звонче и страшнее окрысился мужик.

— Вот я тебе не трону… — Назарка навалился. Мужик отпрянул, тряхнул космами, с подступившей ко рту пеной разорвал руками грудь рубахи и, корябая себе ногтями волосатую грудь, разрезал воздух холодящим криком:

— Бей!

Звериной хваткой вскинул он Назарку и ударил оземь. Печонки у Назарки екнули и горлом пошла кровь. Ражий и дюжий конюх, озверев, хряснул Грача поперек пояса колом.

Кол перелетел, как спичка, а мужик, зарычав, ударил конюха обломком в лицо. Конюх упал. Мужики не вытерпели и повалили на работников. Кузьма, размахивая кулаками, лез передом.

Работники, пятясь, стали утекать.

— Стреляю! — завизжал Володя и, зажмуря глаза, дернул гашетку.

— Крэк, крэк, — сухо стукнули выстрелы. Кузьма боком осел и заскреб ногами землю.

— Стрелять, кровососы. Бей его, бей!

Обломок кола просвистел мимо Володиного носа.

Делая последнее усилие, чтобы не броситься бегом, Володя в упор стал палить в толпу.

Грач качнулся, хватая воздух, давясь не прошедшим из глотки криком, рухнул под ноги лошади.

Мужики отхлынули и побежали. Из-под межи вылез дрожащий от страха стражник и заплетающимся языком лопотал:-Без протокола… без протокола…

Грач рухнул под ноги лошади.

VI

Обида селу не первая; обиду к обиде веками складывали, — ужо попомним! Отец умирал, сыну завещал: «Храни обиду». Залежалась обида, слежалась, в одну большую выросла. Не видит ее никто, только по ночам осенним зубами скрипит, хоронится под хатенками разваленными.

Вставала она, вытаптывала осиные гнезда, языком слизывала. Со Степаном Тимофеевичем шла, с Пугачевым потоком разливалась, совсем недавно, в 1905 г., волчьими глазами пожаров на супостатов глянула.

Старики про нее, про обиду, знают, молодым сказывают; есть книга такая, в которой все прописано: когда выйти обиде и супостатов смести. Только книгу ту помещики под спудом держат замками замкнули, чтобы страница эта не повернулась, а повернется, будет для них большая гибель.

К обиде селу не привыкать. Кузьму доктор резал, потом схоронить велел. Федота вылечили, в тюрьму угнали, мерина татары дорезали, корову за подать взяли, Ваську к дедушке отдали, а мать в побирушки, в кусковницы, ушла.

Изба на месте осталась, только гляделки ей досками забили.

VII

Зарево полышет над усадьбой. Огнями сияет барский дом. Гремит музыка, разбегается с бугра и затихает, путаясь в густой ржи.