Осиновая корона

— Никто и не спорит, леди Уна, — ямочки на щеках Индрис обозначились чётче — верный признак потеплевшего настроения. — Это было непросто. Леди Мора очень волевая женщина — а уж сейчас, в пору скорби вашей семьи…

«В пору скорби» — вот как красиво это можно назвать. Дядя Горо. Отец.

На этот раз Уна ощутила целых два узла — в животе и в горле — и поспешно уставилась в камин. Нет уж, при Отражениях она не разрешит себе быть слабой. Ни за что.

— Вы задали вопрос, и я пока не ответила верно, — напомнила она. — Давайте вернёмся.

— Давайте, — сразу согласилась Индрис. — Итак, что Вы видите?

— Огонь.

— И всё?

— Огонь, сотворённый магией. Огонь в камине… Красивый огонь. Дающий тепло, — скорее уж жар, в такую-то погоду. Уна бормотала ответ за ответом, а её уверенность сползала вниз, точно отяжелевшая от дождя гусеница. Мимо. И снова мимо. Всё не то. Она помолчала, пытаясь собраться. Мысли разбегались — от отца и дяди к матери, наместнику… К лорду Альену и странным снам: о нём без него.

Нужно сосредоточиться.

— Сосредоточьтесь, леди Уна, — тихо велела Индрис, будто проникнув ей в голову. Уна вздрогнула. — Что Вы видите? Прямо сейчас.

Уна смотрела в камин так долго, что заслезились глаза. Жасмин, тёрн, непонятное имя Фиенни… Чья-то магия, чья-то боль в стенах Кинбралана. Измена. Тайны. Ложь. Многие поколения лжи — бессмертной, бегущей по жилам Тоури вместо крови.

Да соберись уже наконец!

Решительно обругав себя лентяйкой и дурочкой, Уна стала думать только об огне. Правильно, надо было сразу отбросить всё лишнее. Вот он, перед ней — такой яркий, простой и чистый. Как солнце. Или вино с миншийскими пряностями. Или лисий мех…

Её спрашивают, что она видит. Не о том, что он есть.

Он может быть чем угодно. Видит ли она истину?

Какая разница, если для неё всё равно существует лишь то, что она видит? Не надо быть философом, чтобы это понять.

— Горение, — с заминкой сказала она. — Я вижу горение. Что-то текучее, а не результат.

— Уже ближе, — кивнула Индрис. — А ещё?

— Наши семейные ужины. Зимой, у очага… Когда мать добавляла мне мёд в чай с травами, — Уна прочистила горло. Ей на миг померещилось, что пламя разрослось, заполнив собой всё целиком — включая её исстрадавшееся зрение. В глазах потемнело, но она слышала, как замер у противоположной стены Гэрхо, как Индрис напряжённо выпрямилась… Они ждут правды. Её, личной правды. Каждый видит только то, что видит — ни больше, ни меньше. «Огонь» — просто слово, но есть и не просто слова. Своё, главное — вот чего добивалась от неё Индрис. — Красные маки на ярмарке в Меертоне. Бриан, сын кухарки, потратил тогда последние семь медяков и купил мне букетик… Подарил на конюшне. Никто не знал.

— Ещё, — выдохнула Индрис. Огненные искры долетали почти до шапки её волос. — Ты на верном пути, но уйди ещё глубже. Что ты видишь, Уна?

— Гобелен с поединком рыцарей в комнате отца. Язвы на его ногах. Я только дважды видела их — когда помогала мыть его… Обычно мать меня не пускала.

Слова тяжело падали одно за другим. Почему-то Уне не было стыдно — наоборот, казалось, что в пламени исчезают и рассыпаются пеплом верёвки, которые долго стягивали грудь. Отражения хранят тайны лучше людей — а этим двоим и не нужны её тайны. Им нужно, чтобы она добралась до сути. Чтобы Дар горел внутри неё так же ярко.

Индрис взволнованно постучала ногтями по столу.

— Ещё, Уна. Ещё. Что ты видишь?

— Драконы из сказок, — Уна не сразу заметила, что улыбается. — Из легенд и сказок тёти Алисии… Огромные, дышащие огнём. Тот менестрель сказал, что они до сих пор живы на западном материке. И мне так хотелось, чтобы это не было враньём.

— Ещё.

— Свеча на моём письменном столе. Мой дневник. Я бросила вести его год назад. В тот день, когда решила, что уже не овладею Даром. Свеча горела каждую ночь, пока я верила.

— Ещё.

— Тот огонь, которым я подожгла человека на тракте. Мне снятся его глаза. Он был негодяем, наёмником, но кричал от боли — так долго, прежде чем умереть. Он страдал дольше, чем дядя Горо. Я не знаю, простила ли себя.

— Ещё.

Индрис сказала это беззвучно, одними губами, но Уне уже и не надо было слышать. Пламя вошло к ней под кожу, затопив нездешним теплом. Боль от этого тепла прихотливо превращалась в наслаждение: ей давно, так безумно давно было холодно…

Уна не видела уже ни комнаты, ни Отражений, ни скучно-аккуратную стопку книг по магии на столе — но её голос вдруг окреп и зазвучал насыщенно, как чужой.

— Моя магия. Мой Дар. Правда, которую я ищу. И страсть, которой жду, — она полной грудью втянула дым с запахом гари и проговорила: — Мой настоящий отец и настоящий жених. Моё желание. Я хочу этого — хочу найти их обоих. И отомстить убийцам.

— Значит, найдёшь и отомстишь, — твёрдо ответила Индрис. — В тебе Дар, Уна Тоури. В тебе пламя. Вот что ты видишь… Отражение себя. Ты наша — так же, как твой настоящий отец. Добро пожаловать, ученица.

— Получилось, — громко прошептал Гэрхо, тыча пальцем в камин. — Смотрите! Самый редкий способ обрести его — и сработал!