Осиновая корона

Уже несколько лет Уна выторговывала себе по несколько часов в день — выторговывала у образа жизни, подобающего леди (возня со слугами, бесцельные прогулки, ленивая болтовня с соседями, шитьё и вышивание без конца…), чтобы закрыться в библиотеке или своей комнате. Ключ от библиотеки в день совершеннолетия — когда ей исполнилось семнадцать — перекочевал к Уне от матери, так сказать, официально; но вообще-то она задолго до этого бессовестно овладела копией, осчастливив заказом кузнеца из деревушки Делг. Все книги и свитки Кинбралана, которые хотя бы отдалённо, глухим эхом, касались магии, стали владениями Уны — её личной загадочной страной, спрятанной от посторонних. Она уходила в эту страну сначала с трепетом, а потом — по привычке, уже не мысля себя без неё. Уна несла свою тайну, не зная, на что она больше похожа: на золотое сокровище или на гнойные струпья прокажённого…

Пожалуй, сравнение с проказой было всё же уместнее. Именно так Уна ощущала свой Дар, погружаясь в историю Обетованного, а заодно — в историю своего рода.

Все записи хроник о лордах и леди Тоури, владевших магией, напоминали жуткие сказки в исполнении тёти Алисии, которыми Уна заслушивалась в детстве. Ничего хорошего, честного, справедливого; никаких оправданий. Отцеубийца лорд Ровейн был только началом — тем, кто протоптал длинную дорогу для злодейств и безумия. Уна листала страницы с выцветшими чернилами — страницы, в которые явно много лет никто не заглядывал, — и кожа её покрывалась мурашками, а мысли мрачнели. Клеймо всегда было однозначным, в духе старонравного северного Ти'арга: «колдун» или «ведьма», «убийца», «насильник», «блудница», «глумление над богами», «растление детей», «некромантия», «заговор против короля»… Почему её предки так упивались злом — если всё это правда? Что лишало их рассудка — суровые зимы предгорий, холодные стены Кинбралана, сама магия… Или просто одиночество?

А если неправда — за что их так очернила молва? Не могли же люди этих краёв в течение стольких веков ненавидеть магию просто так, без всяких оснований…

Или могли?

Как бы там ни было, эта ненависть глубоко въелась в души людей. Крестьяне из Делга и Роуви, с которыми Уне доводилось разговаривать (таких было немного); торговцы и ремесленники из Академии и Меертона; жрецы четырёх богов и Прародителя; аристократы и рыцари Ти'арга наравне с двурами-землевладельцами Альсунга… Их объединяло неприятие магии — разной степени, от полуравнодушного недоверия до озлобленности (особенно если это было связано с чем-то личным). Повлияла, видимо, и Великая война. Уне иногда казалось, что она видит в воздухе линии этой простой схемы: «наш многолетний враг — Дорелия; Долина Отражений, где обучаются маги, — в границах Дорелии; Отражения живут и мыслят не так, как мы; волшебники владеют силой, недоступной большинству смертных; вывод: любая магия — зло». Чётко и линейно, как в трудах философов, которые предпочитал профессор Белми. Настолько чётко, что бесполезно опровергать.

Повлиял, конечно, и Альсунг, под чьим владычеством Ти'арг жил вот уже двадцать лет. Уна знала, что там детей и подростков, в которых пробуждается Дар, без особых сожалений убивают — приносят в жертву собственным многочисленным богам. Любой альсунгец скорее умрёт, чем отправится сам или отправит дитя в такое «проклятое место», как Долина Отражений. Королева Хелт, правда, определённо училась магии; у Уны не укладывалось в голове, как её семья (ведь была же у неё семья?…) могла сделать такое исключение. Наверное, это были очень храбрые люди. Или они просто до самозабвения любили свою златовласую дочь — так сильно, что любовь победила законы королевства…

Ничего хорошего, впрочем, из этого не вышло.

Уна, в общем-то, решилась бы наплевать на общее мнение, если бы его не разделяли её близкие. Магии не доверяли все, кого она знала, кроме тёти Алисии… Но тётя Алисия в последние годы с головой ушла в заботу о муже и детях. Уна редко видела её — и ещё реже отваживалась о чём-нибудь с ней посоветоваться. При каждой встрече она замечала, как её вечно унылое лицо и странные темы для бесед расстраивают и угнетают тётю (хотя та — по своей доброте — и старается не показывать это)… Нет, откровенность с тётей Алисией ничего бы ей не дала.

Отец боится магии до дрожи — и к тому же, увы, не хуже неё знаком с семейными преданиями. Кроме того… Зачем себе лгать — отец не принимает никаких решений, и никогда не принимал. Он угасает в своей северной башенке, среди гобеленов со сценами битв и поединков — тех, в которых никогда не сможет поучаствовать. Он лелеет свою боль и свои неподвижные ноги; он любит Уну, но вряд ли часто вспоминает о ней — как если бы она уже давно вышла замуж и жила отдельно, превратившись в тёплое воспоминание. Он ответил бы ей, как всегда: «Решай сама, дорогая… А лучше посоветуйся с мамой», — и улыбнулся бы беспомощно, вновь разорвав Уне сердце.