Осиновая корона

Выслушав писк мальчишки, все, кроме Гэрхо (от еды его не смогло бы отвлечь, наверное, даже нападение на замок), прервали трапезу и вопросительно повернулись к леди Море. Она сидела там же, где и всегда, оставив место во главе стола пустым. Возможно, это было немым приглашением для Уны — но одна мысль о том, чтобы занять его, чтобы заменить дедушку и дядю Горо, вызывала у Уны ужас и отвращение. Иногда (особенно в первые дни после похорон) леди Мора обращала к этому стулу тоскливо-благочестивые вздохи, которые почему-то ужасно злили Уну. В такие секунды ей казалось, что от матери ещё слаще, чем обычно, пахнет розами и ванилью.

Уна тоже подняла взгляд от тарелки, на которой куриные крылышки сиротливо жались к гороху; есть ей не хотелось. Отложив вилку, мать промокнула губы салфеткой.

— Представились ли гонцы?

— Нет, миледи.

— Они с гербами?

— Э… — мальчишка приоткрыл рот, вспоминая. — На плаще одного что-то было… Красная птица. С длинным клювом… Простите, не помню, как она называется.

— Красный журавль, герб семьи Элготи, — кивнула мать, ободряюще улыбаясь мальчику. Её глаза мягко засияли, лицо округлилось: она любила получать новости от соседей. — А другой?

Двери за спиной мальчишки скрипнули, и вошёл Бри с десертом — тарелкой медовых пирожных. В последнее время (после отца и дяди) он чаще прислуживал за столом, чем помогал на кухне. На Уну он смотрел с состраданием — или не смотрел вовсе, краснея и простецки ероша чёлку пятернёй. Когда Бри почтительно подходил сбоку, чтобы подсолить ей суп, налить вина или забрать пустую посуду, Уна на пару мгновений задерживала дыхание, чувствуя, как внутри червячком копошится досада — неприятная, похожая на тошноту. Впрочем, скоро она привыкла и научилась не замечать Бри.

Почти не замечать. Вежливо и сухо кивать ему, как всем другим слугам.

Давно пора было сделать это. Теперь есть заботы поважнее. И её уже на самом деле не интересовало, что Бри думает (если что-нибудь думает) о её магии. Занятия с Индрис, естественно, проходят за закрытыми дверями, но глупо надеяться, что хоть кто-то из слуг не знает о них.

Пирожные выглядели весьма аппетитно, но отреагировал на них только Гэрхо — весь вытянулся и подвинулся на краешек стула, поводя носом с горбинкой, точно голодный кот. Остальные ждали ответа мальчишки, который грыз ноготь, пытаясь вспомнить, был ли герб у второго гонца. Наморщенный лоб, которого явно давно не касалось мыло, выдавал напряжённую работу мысли.

— Не помню, миледи… Странно это. Я даже не помню, как он выглядит. Ну, просто человек… В сером. Лошадь гнедая. На шее — какая-то цепь с деревяшкой.

Последняя деталь матери не понравилась, но она повторила благосклонный кивок. Индрис, сидевшая напротив Уны, наклонила голову так, чтобы кипень волос прикрыла лицо, и чётко проговорила одними губами: «Чары отвода глаз». Недавно они целый день посвятили тому, чтобы научить Уну читать по губам — до того, как она не овладеет (если овладеет) техникой проникновения в мысли. Зрачки колдуньи расширились, почти заполнив серую радужку. Зеркало на поясе дрогнуло и вжалось Уне в пояс, будто живое.

Похоже, гонцы привезли далеко не заурядные соболезнования.

Двумя пальцами Уна взяла пирожное с подноса Бри — хотя сомневалась, что еда пролезет ей в горло. Дрожь зеркала передавалась ей, изливаясь онемением и колотьём в пальцах. Голос матери, отдающей распоряжения по поводу гонцов (разместить их в гостевых спальнях южной башни, накормить на кухне…) доносился как бы издалека.

В замке была магия. Новый источник магии. Волшебник.

Уна снова переглянулась с Индрис, но та еле заметно покачала головой. Нужно ждать.

Чуть погодя внесли письма. Одно из них, с печатью рода Элготи, слуга сразу передал матери. А другое…

— Миледи… То есть госпожа… Это для Вас.

И письмо легло на скатерть рядом с Индрис. Люди Кинбралана всё ещё старались не дотрагиваться до неё и не подходить слишком близко — несмотря на то, что с Гэрхо без всяких внутренних препятствий пили разбавленный эль, играли в кости и «лисью нору».

Шёлк платья натянулся на пышной груди леди Моры: она гневно вдохнула, глядя, как Индрис ломает печать на своём письме. Зал от пола до потолка залило напряжённое молчание — лишь Гэрхо, облизывая кончики пальцев, поглядывал на второе пирожное.

Мать, всё больше бледнея, пробежала глазами своё письмо. Неужели не спросит?…

Бри на цыпочках двинулся к двери, но окрик леди Моры остановил его. На её щеках — вместо недавних дружелюбных ямочек — выступили розовые пятна.

— Бри, возьми это, отнеси на кухню и брось в печь, — унизанные кольцами пальцы безжалостно скомкали лист; Уна нервно сглотнула, глядя, как в белом кулаке исчезают мелкие завитушки чьего-то почерка. — Или просто в очаг — как сочтёшь нужным. Сожги так, чтобы ни клочка не осталось. Ты понял?

— Да, миледи, — Бри подскочил и с поклоном забрал комок. Уна видела, что он слегка напуган.