Осип Мандельштам и его солагерники

«Призывом к террору были и стихи Мандельштама, направленные против Сталина, а также те аналогии, которые я проводил, сравнивая наши годы с 1793 годом и Сталина с Робеспьером.

В 1937 году у меня дома собрались Тихонов, Табидзе, Стенич, Юркун, Л. Эренбург и я[75]. За столом заговорили об арестах, о высылках из Ленинграда. Тициан Табидзе сообщил об аресте Петра Агниашвили, зам. председателя ЦИК Грузии, близко связанного с Табидзе. Далее разговор перешел к аресту Мандельштама, которого Табидзе также хорошо знал. Тихонов сообщил, что Мандельштам скоро должен вернуться из ссылки, так как заканчивается срок, на который он был осужден»[76].

Следующее упоминание О. М. — 31 января 1938 года, на допросе поэта С. М. Дагаева. Дагаев показал, что посещал совещания у Тихонова, где бывали почти всегда одни и те же участники организации: Бенедикт Лившиц, Вольф Эрлих, приезжавший из Москвы Павел Антокольский, жена Тихонова — М. К. Неслуховская и другие. Помянул Дагаев и О. М.: в марте 1937 года Тихонов собирался послать ему в ссылку 1000 рублей, будто бы «для развертывания антисоветской работы»[77].

Вспомнил О. М. и Ю. Юркун — на допросе 9 мая 1938 года, то есть тогда, когда О. М. уже и так сидел на Лубянке, о чем Юркун, конечно, не знал. Он охарактеризовал тринадцать членов «группы Лившица», в том числе и О. М., «активного участника контрреволюционных сборищ на квартире Лившица с 1928 г. В присутствии Н. Клюева, М. Кузьмина, К. Вагинова и меня, он вел антисоветскую агитацию, заявляя на притеснения цензуры и возмущался политикой советского правительства в отношении интеллигенции, которую, якобы, советская власть притесняет. Мандельштам в присутствии группы… читал свои контрреволюционные стихи»[78].

Фактически О. М. включили уже в фигуранты дела, о чем недвусмысленно свидетельствует и приложенный к обвинительному заключению по делу Лившица список: «Лица, проходящие по следственному делу № 35610-37 г.», составленный младшим лейтенантом Павловым[79]. В него вошли все упомянутые в протоколах лица, как живые, так и мертвые, разделенные на пять категорий: 1) «осужден», 2) «арестован», 3) «устанавливается», 4) «за границей» и 5) «умер». Имя О. М. открывает столбик фамилий осужденных, кроме него там еще — Заболоцкий, Берзин, Корнилов, Беспамятнов, Майзель, Л. Гумилев и Горелов.

Еще более интересен составленный тем же Павловым аналогичный «Список лиц, проходящих по настоящему следственному] делу» из дела Юркуна, датированный 19 сентября 1938 года[80]. Он принципиально иной, поскольку в нем впервые объединены москвичи (Мандельштам[81], Клюев, Поступальский и даже Федин)[82] и ленинградцы. Тут и семейные пары (Михаил Фроман и Ида Наппельбаум, Сергей Спасский и Софья Каплун), и индивидуальные фигуранты (Баршев, Франковский, Лавренев, Милашевский, Введенский, Федин, Кибальчич, Кузмин, Вагинов).

Большинство этих имен уже «отработано» НКВД, но несколько — явно впрок, про запас, на будущее. В таком случае есть своя логика в том, что в 1951 году, за полтора года до физической смерти так и не убитого заговорщиками тирана, ленинградское дело дало своего рода «метастазу» — дело Иды Наппельбаум[83].

А 21 сентября — это дата расстрела сразу нескольких фигурантов «писательского» дела, главным образом тех, кого и арестовали раньше: Лившица, Стенича, Зоргенфрея, Дагаева и Юркуна.

«Заговоры писателей против Сталина» в Москве

Но формулировка «числится за Москвой», служившая своего рода охранной грамотой для О. М. в Воронеже, теперь означала другое: числится за Москвой — Москвой и арестован. Его индивидуальное следственное дело 1938 года содержит немало следов если не скоординированности, то взаимоувязанности с трагическим групповым спектаклем, срежиссированным на берегах Невы.

Да и сама Москва едва ли была заповедником хотя бы и социалистической законности.

Репрессии против писателей между тем шли и здесь — и под весьма знакомыми девизами.