Язык булыжника мне голубя понятней,Здесь камни – голуби, дома – как голубятни.И светлым ручейком течет рассказ подковПо звучным мостовым прабабки городов.Здесь толпы детские – событий попрошайки,Парижских воробьев испуганные стайки,Клевали наскоро крупу свинцовых крох -Фригийской бабушкой рассыпанный горох.И в памяти живет плетеная корзинка,И в воздухе плывет забытая коринка,И тесные дома – зубов молочных рядНа деснах старческих, как близнецы, стоят.Здесь клички месяцам давали, как котятам,И молоко и кровь давали нежным львятам;А подрастут они – то разве года дваДержалась на плечах большая голова!Большеголовые там руки подымалиИ клятвой на песке, как яблоком, играли...Мне трудно говорить – не видел ничего,Но все-таки скажу: я помню одного,-Он лапу поднимал, как огненную розу,И, как ребенок, всем показывал занозу,Его не слушали: смеялись кучера,И грызла яблоки, с шарманкой, детвора.Афиши клеили, и ставили капканы,И пели песенки, и жарили каштаны,И светлой улицей, как просекой прямой,Летели лошади из зелени густой!
1923
***
Как тельце маленькое крылышкомПо солнцу всклянь перевернулосьИ зажигательное стеклышкоНа эмпирее загорелось.Как комариная безделицаВ зените ныла и звенелаИ под сурдинку пеньем жужелицВ лазури мучилась заноза:– Не забывай меня, казни меня,Но дай мне имя, дай мне имя!Мне будет легче с ним, пойми меня,В беременной глубокой сини.