Осип Мандельштам: ворованный воздух. Биография

Гасли закаты, и зори вставали,
Морозы сменяли зной…
Ни разу в жизни товарищ Сталин
Не говорил со мной.

Я видел только его портреты,

А он меня – никогда.
Мне было больно думать об этом, –
Мечтал я о встрече всегда.
<…>
Но вдруг я понял, что ошибаюсь,
Только мечтая о нем:
Ведь я каждый день, каждый час встречаюсь
И говорю с вождем.

Я вырос уже, я молод, силен,

Мозг до мельчайших деталей
Лучами созвездия озарен.
И это созвездие – Сталин.
<…>
В Минске, в Киеве Сталин живет.
Бакинскими промыслами идет.
Табачных плантаций душистым ковром
Шагает мой Сталин в Сухуме моем[956].

Приведем также строки, как всегда, чрезвычайно чуткого к социальному заказу Сергея Михалкова, объединившего в своем стихотворении тактильный мотив рукопожатия с мотивом архетипического присутствия личности Сталина в личности каждого советского человека: «Знай, что в пожатиях тысячи рук… / Лучший товарищ – твой вождь и твой друг!»[957]

Востребованность сталинских портретов, а также стихов и песен об отце народов послужила причиной формирования еще одного, если так можно выразиться, профессионального тематического узла в предвоенной поэзии о вожде. Авторы произведений о Сталине обсуждали в своих стихотворениях саму возможность адекватного живописного, скульптурного или словесного портрета богоподобного брата Ленина: «Все, что сделано тобою, / Передать бессильна речь» (Грузинская народная песня)[958]; «Опять Гомер и Фирдуси возьмутся горячо, – / Но песням их не исчерпать ваш непомерный свет» (Н. Зарьян)[959] – стихотворение обращено к Ленину и Сталину; «Кто твое величье, Сталин, / Дать нам сможет в песнях звучных?» (С. Чиковани)[960]; «Не вылепить сравненьями твой образ, / Скульптурней он стиха любого, зорче» (С. Шаншиашвили)[961].

С этой магистральной для стихотворений 1930-х годов темой органично увязываются и некоторые другие поэтические произведения того времени, в которых трактовалась тема трудности написания портрета современного советского человека.

Таков, например, зачин стихотворения Николая Брауна «Рождение портрета»:

В последний раз он осмотрел подрамник,
Он постучал рукой, как браковщик,
В натянутое чуть ли не до треска,
Певучее, как бубен, полотно.

И он вошел, как в облако, где вещи

В туманной влаге тонут без лица.
Он двинулся на них – и уголь свистом
Березовым запел на полотне.

Он уголь тряс и щупал очертанья,

И щурил глаз и подымал из тьмы
Углов и ромбов и кругов обломки,
И выносил и в новый сноп вязал[962].

Мы наметили фон, на котором чрезвычайно удобно рассматривать мандельштамовское славословие Сталину: