Оскал смерти

Плоская, как стол, и довольно обширная луговина с той стороны реки достигала в отдалении темной полосы сменявшего ее леса. Прибрежная часть луговины была усыпана, как оспинами, воронками от снарядов, а по ту сторону от моста оказался еще один блиндаж, представлявший для нас смертельную угрозу, но на этот раз почему-то не замаскированный. Его зловещие бойницы грозно смотрели прямо на мост, для защиты которого он и был здесь выстроен. Противотанковое орудие Ноака произвело по этим амбразурам несколько выстрелов подряд, но в ответ оттуда не прозвучало ни единого выстрела. Тогда, не полагаясь на везение, по блиндажу несколько раз ударило крупнокалиберное орудие, но и ему не удалось спровоцировать никаких признаков активности. Блиндаж упорно продолжал безмолвствовать. Мы ринулись штурмом на мост и вскоре оказались на восточном берегу реки. Со стороны блиндажа — все та же слишком подозрительная тишина. Очень осторожно, перебираясь перебежками от одной воронки к другой, наши головные штурмовые группы подобрались к блиндажу вплотную, не сводя глаз со стрелковых амбразур… Выждав немного, они совершили последний решительный бросок!

Трое из них одним мощным рывком распахнули тяжелую стальную дверь и швырнули внутрь несколько гранат.

Внутри блиндажа с дыркой от пули в затылке лежал на спине мертвый комиссар. Больше никого. Должно быть, перед тем, как спасаться бегством, его пристрелили его же собственные подчиненные.

Первая фаза сражения была, можно сказать, позади. На часах было 12.15 пополудни; сталинская линия обороны была прорвана; наш батальон был собран в одном месте, и Нойхофф подвел предварительные итоги. Девять железобетонных блиндажей было разрушено и выведено из строя, а все полевые оборонительные укрепления — полностью очищены от отстаивавших их русских. Расположившись в удобном месте невдалеке от моста, я оказал помощь последним, по-видимому, на тот день раненым и организовал тем из них, кто в этом действительно нуждался, отправку в тыл. К счастью, тяжелых ранений больше не было. Приняв доклады о проделанной работе от всего подчиненного немедицинского персонала, я поймал себя на приятной мысли о том, что, в отличие от первого дня нашей кампании, всем раненым была оказана вполне квалифицированная, а главное — незамедлительная, без каких бы то ни было задержек и проволочек, медицинская помощь. Если бы сейчас среди нас оказался оберст Беккер и, подойдя ко мне, поинтересовался, как обстоят дела, я бы вполне правдиво ответил ему на этот раз: «Ничего особенного, о чем стоило бы докладывать». Проанализировав события сегодняшнего дня дополнительно, я пришел к интересному выводу о том, что нами с Дехорном выбрана самая оптимальная схема нашей работы — следовать почти вплотную за нашими головными штурмовыми подразделениями. Это было, конечно, гораздо более рискованно, но зато мы получали возможность оказывать раненым самую оперативную и безотлагательную помощь. И таким образом уже спасли сегодня по крайней мере одну человеческую жизнь.

Два наших разведывательных патруля добрались тем временем до лесных массивов примерно в двух-двух с половиной километрах от нас и просигнализировали оттуда, что неприятеля в них нет. Когда мы дошли дотуда сами, нашим глазам предстало впечатляющее количество блиндажей, траншей, окопов и прочих хорошо подготовленных полевых оборонительных укреплений, но русские либо покинули их, либо просто не успели занять эти позиции ввиду нашего стремительного прорыва. Как бы то ни было, но наш батальон продолжил свое продвижение к Сарочке прямо сквозь густой и почти непроходимый лес.

Все были очень озадачены. Каждый инстинктивно напрягал слух в надежде услышать неожиданный выстрел или свист подлетающего вражеского снаряда, до рези в глазах всматривался во все стороны с целью обнаружить вражеского снайпера… Все, решительно все окружавшее нас казалось каким-то непривычно жутким и даже сверхъестественным. Чем дальше мы продвигались по этому абсолютному безлюдью, тем более продолжительного и ожесточенного боя с притаившимся и поджидавшим нас врагом ожидали. Сталинская линия, насколько нам было известно, была сооружена еще в 1939 году как первая по-настоящему серьезная линия обороны Москвы, а потому укомплектовывалась исключительно подразделениями, специально подготовленными к ведению оборонительных действий. Тем не менее мы все же прорвали эту линию обороны и проникли в глубь территории противника более чем на восемь километров. Но… шум не затихшего окончательно сражения все еще слышался где-то позади нас. У нас возникало весьма неприятное ощущение, что мы, возможно, являемся единственным германским подразделением по эту сторону линии обороны русских… Поэтому мы с равной степенью вероятности ожидали нападения на нас как спереди, так и сзади, — равно, впрочем, как и с любого другого направления. Не прекращая, однако, своего продвижения вперед, мы продолжали то и дело наталкиваться на сильно укрепленные, но абсолютно безлюдные оборонительные сооружения противника.