До сих пор не знаю: все было утрачено или исчезло? С потерей зрения мягча исчез.
Жил я у сестры моей матери. Видимо в целях безопасности, уходя из дома, она обвязывала меня за пояс бельевой веревкой, другой конец которой привязывала к ножке кровати. У этой же ножки она оставляла воду и что-нибудь поесть. Веревка ограничивала мое перемещение по комнате, и по ней я мог найти еду и питье, которые не мог видеть. Тетя оставляла открытым окно, чтобы мне было веселей, и это действительно меня развлекало.
По крайне мере, других развлечений у меня тогда не было.
С этого времени звуки для меня стали основным содержанием мира, и я понял – все что существует, имеет свое звучание. Это вначале шум улицы воспринимается как какофония, но если сосредоточиться на одном звуке, он с удовольствием отделяется от других. Затем ты его возвращаешь в общий хор и берешь другой. Причем, удивительным было то, что проделывая все это, я превращал хаотичную свалку в органично звучащий хор, который переставал быть обычным городским шумом. Это похоже на то, как если бы вы пустили толпу людей вместо улицы по подиуму с четкими правилами. Вообще, о звуках можно говорить бесконечно долго или молчать и слушать. К сожалению, человек превратился из мыслящего в смотрящего, и с этим, видимо, ничего не поделаешь, но мне иногда жаль, что люди не ощущают гармонии этого звукового океана.
Тетя сделала большое дело. Иногда мы с ней гуляли на улице, и она мне рассказывала о происходящем.
Она обозначила для меня словами все слышимые мной звуки, систематизировала людей и их поступки, расставила основные декорации мира и главных действующих лиц. О Боге она говорила мало и неохотно. То ли он не вписывался в ее систематизацию, то ли у нее с ним были какие-то невыясненные отношения. По ее убеждению, мир был враждебен человеку, который его же и создал. Почему так получилось? Она не знала, но полагала, что вначале человечество дружно создавало все хорошее и доброе, разумное и светлое, пока не решило передохнуть, а заодно вкусить от сотворенных плодов. На всех, естественно, не хватило, но хотели все. С тех пор люди стали злыми и жадными. Мир стал враждебен человеку, стремящемуся обмануть и обокрасть ближнего своего. Даже мне, по ее словам, доверять нельзя, так как если бы я мог, тоже крал бы у нее что-нибудь. Ну, хотя бы варенье. А еще у людей есть ужасная привычка перекладывать работу на других и вообще пожить за счет других. И так далее и так далее.
Многое из того, что она мне говорила, было непонятно, но я старательно все запоминал и иногда повторял про себя. Я не знаю, какой она была. Доброй или злой, счастливой или несчастной. Она была первым человеком в моей жизни, первым представителем человечества и все, что она говорила – Было. Так и в моей памяти она просто была. Кстати, эту особенность некоторых людей я наблюдал всю жизнь. Они как некоторые вещи – просто были. И иногда я им просто завидовал.
Позже зрение ко мне вернулось, но тети уже не было, а я жил в интернате. Это было специальное медицинское учреждение для детей-сирот с различными отклонениями. Из разговоров врачей я понял, что временное улучшение моего зрения слишком временно, и все может быть. Наверное, поэтому или от одиночества во мне развилась эта постоянная тяга к собиранию и запоминанию звуков, заполняющих мир. Уже тогда я чувствовал, что это будет моим главным и единственным миром.
Интернат окружал большой лес, где я обычно проводил время. Наверное, это был самый счастливый период в моей жизни. Мир новых ощущений. Мир, на удивление, гармоничный сам по себе и очень красивый.
Одно время меня сильно донимали врачи своими вопросами и обследованиями. Правда, это позволило мне обрести фонендоскоп. Один врач после моей просьбы удивительно легко подарил его мне.