Осколки

Души, обступившие ее кресло, благостно вздохнули, соглашаясь. Их нетерпение Берта ощущалась кожей.

– Ты что это вся дрожишь? – всполошилась Эдель, сжимая руки девочки в своих теплых ладонях. – Замерзла? Подать тебе шаль?

Берта ответить не успела – с шумом распахнулась дверь, и в комнату буквально влетела разъяренная матушка. Бледная, с горящими глазами и растрепанными волосами она была похожа на посланника велла, которыми пугают непослушных детей строгие нянюшки. В дрожащих пальцах Матильда сжимала бумажное послание, свернутое в трубочку.

– Вирта, выйди, – велела она резко, и незаметно сидящая до того в углу нянюшка Берты поднялась. Изобразила поклон. Зашуршали юбки, и молчаливая бесстрастная Вирта закрыла за собой дверь.

Матушка подошла к окну, и Берта смотрела на ее напряженную спину, не моргая.

– Что случилось, сестрица? – осторожно спросила тетушка Эдель, поднимаясь.

– Мой муж, – ответила Матильда, разворачиваясь и сверкая глазами, – этот веллов бастард, сын какой-то портовой шлюхи…

– Матильда! – возмутилась Эдель и покосилась на Берту, явно не одобряя слова, вырвавшиеся из красивого рта ее матери. – Не при ребенке.

– Во имя Тринадцати, Делла, она имеет право знать, что ее отец потерял остатки совести и тащит в мой дом эту… эту…

– Уверена, что бы ни делал лорд Морелл, он делает это ради вашей семьи.

– Он делает это ради собственного удовольствия! – взорвалась Матильда, смяла послание, и бумага с тихим шелестом упала на пол. – И ради того, чтобы меня унизить. Меня! Знаешь, кем он был до женитьбы на мне? Конченым человеком – вот кем. До союза с отцом Сверр был на волосок от смерти – его собственные вассалы готовы были его четвертовать. Я подняла его из грязи, возвеличила, а он готов наплевать на все это и сделать ей сына! А потом потеснить законную дочь и отдать источник ее выродку!

– Берта, сходи-ка на кухню. – Эдель говорила тихо, но в голосе ее прорезались стальные нотки – такие же, какие часто звучали в голосе деда Берты. – Твоя матушка устала, потому попроси кухарку приготовить ромашковый чай. И пусть добавит шепотку валерьяны.

– Да, тетушка.

Берта послушно поднялась и, отвернувшись к двери, сунула в рот палец, слизывая остатки крови – ее успокаивал солоноватый вкус. Аккуратно прикрыв за собой дверь, она слышала, как матушка что-то ответила сестре, и голос ее не выдержал, сорвался. Берта не разобрала слов, но ей и не нужно было.

Близилась Эостра. Как только закончатся гуляния, а в лесах из-под прошлогодней листвы пробьются на свет ростки весноцветов, серебряная леди появится в их доме. Гомон чужих людей наполнит чертоги, за стенами замка разобьют военные лагеря, и стяги будут трепетать на ветру. Матушка станет злиться, а серебряная леди пройдет по узкой тропке к сердцу Кэтленда.

Тогда путь, подготовленный духами, окончательно оформится, и свернуть с него Берта уже не сможет.

Она лишь надеялась, что дух Матери будет рядом, чтобы облегчить боль, Берта каждую неделю жгла благовония у ее алтаря. И кровью делилась щедро. Мертвецы перешептывались, что смерть от огня наиболее мучительна, и Берта боялась, что не выдержит. Сорвется. И будет выглядеть недостойной той великой жертвы, для которой Огненный дух ее избрал.

Лаверн

Она не сбежала, нет.

Просто думать всегда легче, когда стены не обступают с четырех сторон, когда небо – высокое, яркое, бесконечное – раскидывается над головой куполом. И куда ни глянь – снег. Белое полотно, сверкающее на солнце, слепящее глаза, отчего по щекам текут слезы. Именно от этого, а не из-за слов, которые…

Роланд говорил о чести, но сколько ее осталось в мире? А в людях? Где были эти честные люди, когда головорезы Йорана Осторожного напали на их деревню, убили мать Лаверн, а ее саму, брыкающуюся и бьющуюся в истерике, бросили в клетку? Где они были, когда ее продали, будто племенную кобылу, старому лорду, поившему ее настойками, сводящими с ума? Когда он, обезумевший от похоти, разложил ее прямо на столе в своей лаборатории и, раздвинув ноги, насадил на свой член? А ведь она тогда даже не представляла, что вообще происходит между мужчиной и женщиной за закрытыми дверями спальни… Помнится, когда все закончилось, и Фредрек велел ей одеваться, она смотрела на кровь, оставшуюся на внутренней стороне бедер, и думала, что умирает…

Где были эти честные воины, защитники, поборники закона, когда Фредрек мучил Ча? Или когда отвел ее, Лаверн, к источнику Кэтленда и пустил ей кровь, привязав к склизким ветвям подземника? Белые, похожие на червей отростки тянулись к порезам, оплетали запястья и колени, заползали под кожу и пили силу. Боль была такой, что от крика Лаверн потом еще неделю не могла говорить. А когда голос вернулся, первое смертельное слово выскользнуло из ее рта…

Где были все эти люди, когда ее изуродовали, сделав тем, что она есть?

Лаверн сжала кулаки и несколько раз глубоко вдохнула, призывая себя успокоиться. Короли, верховные, высшие маги, император степняков – все это лишь велловы препятствия на пути к цели. Она шла к ней слишком долго, чтобы просто сдаться. У нее есть ради чего бороться.