Осколки

Я думала, что он умрет. Мне пришлось вправить ему обе ноги, пришить почти отрубленную левую руку к плечу (пару раз меня чуть не вырвало прямо на его лицо), наложить шины на шесть пальцев, шею и поставить на место три позвонка, и каждое мое движение сопровождалось или отвратительным хрустом костей и суставов, или пробирающими до дрожи криками боли проводника. А иногда приходилось выслушивать и то, и другое.

Не знаю, сколько крови из него вылилось, но он должен был умереть. Эта тварь располосовала ему все лицо, почти вырвала сердце, запустив руку под ребра и вживую выковыряла когтями почку. А когда он проиграл, она оставила его там, на площади, рядом со мной, и он четыре часа лежал среди гниющих трупов мертвых горожан, захлебываясь собственной кровью, пока я не очнулась и не перетащила его к близлежащему озеру, чтобы помочь.

И он выжил. Это просто поразительно.

Теперь на его лице два изогнутых полумесяцем вертикальных шрама, идущих от лба через оба глаза к подбородку, походящих на какие-то ужасные ритуальные метки, и несколько уже подживающих царапин. Раны на его животе постоянно кровят, левая рука едва двигается, а правая нога все время волочится по земле, но главное он жив. Хотя, как мне кажется, это его совсем не радует.

Сейчас идет восьмой день. Мы все еще живем вдвоем у того самого озера, и каждый раз мой взгляд с замиранием сердца натыкается на руины мертвого города. Сотни, если не тысячи жизней оборвались по вине одной древней твари, и мне становилось дурно от одной мысли о том, что когда-то и она являлась человеком.

Вечер. Я не сплю, только делаю вид, укутавшись в тонкое одеяло, вынесенное мною из обломков.

Серебряный полумесяц мягко сияет в сумрачном небе, усеянном золотистыми блестками звезд, а озерная вода в нескольких метрах от меня покрывается рябью и играет с ее седыми лучами.

Я измотана. Вот уже в который раз мне не удается выспаться, но я не жалуюсь. В конце концов, он спас мне жизнь, и я ему нужна.

Я вздрагиваю. Снова кашель. Снова его будто выворачивает наизнанку и тошнит. Боясь меня разбудить, он по привычке прикрывает рот, тихо стоная, и сплевывает сгустки крови, присыпая ее холодной землей.

Я предлагала ему остаться в городе и отыскать какой-нибудь подходящий домик, но Йен наотрез отказался от этой идеи. Сказал, что итак все заживет, а оставаться в пекле, пусть огонь там уже потух, глупо и тупо. Он ведь не идиот-суицидник.

На этот раз кашель не утихает, а наоборот становится сильнее. Задыхаясь, Йен хрипит и подползает к воде, погружаясь в холодное озеро с головой, даже не опасаясь простудиться. Я вообще заметила, что на нем все заживает как на собаке, вот только вечно же это продолжаться не может, и я боюсь, что однажды он все-таки погибнет.

И откуда во мне появилась эта дурацкая тяга к нему? Нет, это была вовсе не любовь, я бы заметила. Скорее необходимость быть рядом, как будто мы две части одного целого.

Когда его накрыло взрывом, я едва не умерла от страха. Я взяла его пистолет и побежала обратно в город за помощью, но там все уже погибло. Йен оказался прав: все было лишь иллюзией той твари, запертой ранее под Караваем.

К счастью, он все-таки не умер, а его остановившееся дыхание являлось лишь эффектом наркотика. А то, что он убил всю свою семью… Мы договорились, что не лезем в дела друг друга, и я со временем даже забыла про сказанные им слова.

Что касается вурдалака, то, как сказал мне проводник, находясь на грани жизни и смерти, тварь использовала его как приманку, чтобы убить нас чужими руками, но те не справились, лишившись жизни в схватке с Йеном. Похоже убийства — наше все.

И еще этот сверток с одеждой. Не знаю, почему, но мне кажется, что если я ее одену, то окажусь в его руках навсегда, и это меня ужасает. Да-да, именно ужасает. Наверное, глупо, однако разворачивать я его все равно не тороплюсь. Лучше дождусь, когда Йен окончательно очнется.

Я вздрагиваю. Я совсем про него забыла!

— Йен? — тихо зову его я, но ответа так и не следует. — Йен!

Я кидаюсь к нему и хватаю за ворот, тут же вытягивая из воды.

Проводник судорожно глотает воздух, сплевывая пресную воду вперемешку с кровью и желчью, а потом мешком валится на землю, хватаясь за живот, где на бинтах проступают несколько длинных алых полос.

— Эх, девчонка, — мрачно бормочет он, отдышавшись и закрывая глаза. — Не зря я тебя взял.

* * *

— Йен, — я осторожно потрясла его за плечо, а когда он открыл глаза, помогла ему приподняться на локтях и протянула кружку с горячим отваром. — Держи. Выпей.

Проводник недоверчиво принюхался и поморщился.

— Учти, девчонка, я итак чуть не сдох, и возвращаться обратно мне чего-то не охота, — пробормотал он, но кружку все же принял. — Ух, ну и варево! Что это?

— Просто ромашка. Тебе полезно будет.

— А вот это посмотрим. Ты где ее вообще нашла?

— Когда назад шли, прихватила немного в разрушенной лавке.

Йен закашлялся и тут же схватился за живот, с хрипом заваливаясь на бок. Я придержала его за руку и снова сунула в руки кружку.