Осколки ледяной души

А тут еще Надежда Ивановна со своими воплями. А может, ну ее к черту, а?! Может, продолжать лежать и не вникать, а?!

Нет… Пропустить скандальную проповедь она не имела права. Пару недель назад Надежда Ивановна так же вот захлебывалась праведным гневом. Татьяна тогда только-только ввалилась в квартиру, швырнула ключи на полку под зеркалом и, сбросив с ног туфли, повалилась без сил на диван в гостиной. Тут-то ее и настиг визгливый тенор соседки с первого этажа. Подниматься с дивана, выходить на балкон и, перевесившись через перила, вникать в суть проблемы в тот момент не было ни сил, ни желания. Как впоследствии оказалось — зря. Надежда Ивановна орала конкретно на ее машину, попутно не забывая полоскать и ее — Татьяну — лично…

Крики под окнами между тем набирали обороты. Кажется, к Надежде Ивановне присоединился кто-то еще и еще. Татьяне все же пришлось встать. А ну как задние колеса ее «Мазды» опять взгромоздились на бордюр, что тогда?! А тогда придется снова одеваться, выходить на улицу и парковаться еще раз. Тоска…

Татьяна пошарила рукой в изголовье, нашла выключатель и, зажмурившись, щелкнула им. Мягкий свет, окрашенный абажуром в розовое, вкрадчиво пополз по ее спальне. Широченная кровать, предмет их недавней супружеской гордости. Две тумбы с зеркалами в изголовье. Белый полированный шкаф для одежды. И целый ряд фотографий в дорогих рамках на стене. Ровный длинный ряд на ровной длинной стене.

С этими фотографиями была просто беда. На них, на этих фотографиях, они все улыбались и были беспечны и просто до неприличия счастливы. Она, ее Санечка и Иришка…

Татьяна бросила вороватый взгляд на портреты и тут же поспешно отвела его. Ей нельзя было смотреть туда, совсем нельзя. Если начинала смотреть, сразу становилось худо. Разом начинало все болеть и моментально требовалась подушка. Хотелось ухватить ее зубами и выть в нее глухо и страшно. И так ведь выть, чтобы не услышали соседи. Сколько порывалась снять эти фотографии к чертовой матери. Снять, сложить ровной стопкой в картонную коробку, заклеить скотчем и убрать на антресоли. Чтобы не видеть, как этот дурацкий розовый свет молодит их застывшие перед камерой лица. Чтобы не вспоминать, чтобы не болеть и чтобы не плакать…

Светка не велела. Единственный человек, оставшийся у нее после бегства всех остальных.

Светка… Светуля… Светланка…

Верная, преданная и порядочная. Таких правильных и порядочных Татьяна больше никогда и нигде не встречала. Только вот Светка одна.

— Не смей трогать! — прикрикнула подруга, когда Татьяна поделилась с ней своими замыслами. — Не тобой повешено, не тобой будет и снято.

Портреты вешал Санечка.

Ее голубоглазый, белокурый и кудрявый, как Есенин, Санечка.

Первая и последняя ее любовь, ее боль, ее нежность.

Это она так определила для себя. Светка, правда, не верила.

— Ой, да брось! Все пройдет! — вещала она, занавешиваясь от нее сигаретным дымом. — Э-ээх, Танька, нам ли жить в печали?! Ты у нас кто? Ты у нас личность! Квартира у тебя, машина опять же, должность. Заместитель генерального это вам не хрен в огороде. А Санечка твой кто?!

— Кто? — сипела Татьяна, с трудом продирая свой голос сквозь слезы и табачный дым от Светкиной сигареты.

— Он, Танька, сволочь! Интеллигентная утонченная сволочь! Поверь мне и не печалься!..

Татьяна верила, но не печалиться не получалось. Но верить — верила безоглядно. Ей просто ничего уже не оставалось, как только верить Светке. Да и верить-то особо больше некому. Ведь никого, кроме Светки, у нее не было.

Даже Иришки…

— Ирка твоя тоже засранка хорошая, — рубила ладонью воздух Светка. — Где это видано, чтобы от родной матери к отцу сбежать! И что ей там, у отца-то?.. Пустая хлебница с холодильником да тараканы по углам!

— Он ненавидит тараканов, Свет. Он вывел их чем-то, — вяло протестовала Татьяна, все так же через силу выдавливая из себя по слову. — И хлеб они покупают. И колбасу, и сахар…

Лучше бы ей было не вспоминать этот злополучный сахар, потому что Светка тут же кашляла от дыма, сатанела лицом и начинала страшно материться.

Татьяна ее понимала. Ох, как она ее понимала! Этот злополучный сахар испортил им жизнь. Всем троим: ей, Санечке и Иришке. Казалось, что с него, с этого сыпучего кристаллического продукта и начались все беды в конкретно ее личной жизни.

А началось все… Как бы не споткнуться в воспоминаниях… Да, точно! Началось все со сватовства, если, конечно, можно этим патриархальным словом осквернить сам факт знакомства Санечки с ее мамой.

Ох уж эти мамы!..

На каждого по одной богом дадено, но таких, как у Татьяны, она была просто уверена в этом, не было ни у кого.

Ее мать была монстром во плоти и по сути своей.

Унизить, прижать к земле, заставить сомневаться, ненавидеть себя… Это было для мамочки удовольствием, ежедневной утренней разминкой, смыслом жизни.

— Ты?! Ты дочка?! Да ты же неудачница, каких поискать! — восклицала обычно мать, когда Татьяна пыталась поделиться с ней своим очередным проектом. — Тебе ли в это влезать с твоими куриными бабьими мозгами! Тебя же растопчут на второй день, растопчут и вытрут о тебя ноги!