Осколки небес

— Привет! — Андрей с нарочито бодрой улыбкой взмахнул рукой — и пацана как ветром сдуло: только пятки непомерно больших сапог засверкали да затих в глубине двора вопль: «Ба-а-а-а!..»

— Чего это он? — опешил Андрей. — Как будто чудище увидел.

Азариил деликатно кашлянул:

— Вообще-то так и есть.

— Это ты обо мне?

— Подойдем ближе, — игнорируя вызов, предложил ангел.

Друг за другом, спотыкаясь и оскальзываясь на раздавленных яблоках, они пересекли сад, обогнули дом и остановились возле запущенных клумб, покрытых метелками сухих, померзших цветов. Слева к забору приткнулась баня и какое-то глухое деревянное строение, почерневшее от времени: то ли курятник, то ли крольчатник. Впереди за обширными кустами простирался огород.

В глубине дома громко хлопнула дверь, заскрипели ступеньки, и на пороге крытого двора возникла сухонькая, сморщенная, скукоженная старушка с клюкой, в цветастом фланелевом халате, шерстяных носках и истертом пуховом платке, накинутом на костлявые плечи. Из-за ее спины испуганно выглядывал все тот же мальчишка.

Старушка остановилась, и повисло молчание.

— Доброе утро, — выдавил Андрей, неловко переминаясь с ноги на ногу.

Старуха не ответила. Ее мутный выцветший взгляд рассеянно скользнул по лицу Андрея и остановился на Азарииле.

— Вижу, — наконец прошамкала женщина беззубым ртом и вдруг, охая, кряхтя, скрипя и щелкая артритными суставами, опустилась на колени. Мальчик бросился помогать, но она лишь сердито шикнула: «Я сама!». Уткнулась носом в заиндевелую траву и прокаркала, задыхаясь:

— Благослови, святый!

Азариил помог ей подняться.

— Ба-аб, — пропищал мальчик, дергая ее за подол.

— Спрятаться вам нужно, — сказала старуха, глядя на ангела сквозь неожиданно набежавшие слезы просветленно и благоговейно. — Так я спрячу, укрою, ни один бес не прошмыгнет мимо евдокииной-то калитки, будьте спокойны.

— Ба-аб, — снова затянул мальчик.

— Что, родной?

— Это ангел, да? Как на картинке?

— Как на картинке, — глухо повторила старуха. Потом опомнилась: — О чем ты толкуешь!

— У него крылья, — мальчик задрал голову, и на его худом личике отразился такой непосредственный, искренний восторг, словно он действительно наблюдал нечто недоступное. Его глаза сияли, и Андрей внезапно подумал, что это сияние — отражение ангельского блеска.

— Разве не видишь? У него крылья! — мальчик рассмеялся и захлопал в ладоши. — Ты настоящий ангел, да? Правда-правда? Настоящий?

Азариил выглядел растерянным, даже испуганным и каким-то ранимым, будто человеческий ребенок своим звонким восторженным смехом разбил его броню и обнажил… что? Душу?

— Настоящий, — с тихой покорностью согласился ангел. И улыбнулся. Впервые.

— Какие огромные крылья! — пролепетал малыш. — Выше деревьев, смотри!

— Хватит болтать, — сердито одернула старуха. — Беги в дом. И вы пойдемте, пойдемте.

Она первой зашаркала по бетонному полу двора, ничуть не сомневаясь, что гости не отстанут.

— Что за представление ты тут устроил? — недовольно проворчал Андрей, когда они поднимались по деревянным ступенькам. Лицо Азариила все еще светилось, преображенное теплой, неземной улыбкой до неузнаваемости. И Андрей вдруг с обреченной неотвратимостью осмыслил пролегавшую между ними пропасть: и собственную никчемность, и убожество своей жизни… Это осознание ошеломило, и ответа на глупый вопрос он не расслышал.

В доме было не прибрано, но тепло. Пахло плесенью и мышами. Пока раздевались, старуха, не задавая вопросов, собрала кое-что на стол: сыр с хлебом, холодную вареную картошку, банку самодельного яблочного сока. Водрузила на газ эмалированный чайник, весь в ржавых потеках, и уселась на табурет.

В маленькой кухне было тесно, и Андрей с Варей толклись возле умывальника, деля мыло.

— Вы даже не спросите, откуда мы, — не выдержал Андрей, комкая полотенце.

— Из Москвы, родной, — сказала бабка. — Художник ты и молодой повеса, безбожник, сирота, а теперь еще и бездомный. Кровь на тебе…

— Какая кровь?.. Я за всю жизнь пальцем никого не тронул.

— Ты-то нет, да женщины твои — потерянные, несчастные души. Своих-то деток беречь надо, а не губить в утробе.

У Андрея отнялся язык.

— Было, было безобразие, — покачивая в такт словам головой, пробормотала старуха. — Тьма у тебя внутри, пустота и боль, на погибель себе живешь. Не постишься, не молишься, беззаконий за собой не видишь. А злую язву на душе твоей никому не вылечить. Тут только всецелое покаяние поможет, только Господь: Кто попустил, Тот и избавит.

Варя робко присела на край стула, и водянистые старушечьи глаза мигом вонзились в нее, как гарпун.

— Борись, — твердо сказала бабка. — Грех это. Искушение великое и кощунство.

Варя вспыхнула, втянула голову в плечи, сжалась вся, как нахохленный воробей, под нестерпимым, безжалостно пронзительным, обличающим взглядом.

— А впрочем, твое дело, — словно признавая поражение, отступила старуха. — Ты вот как поешь, приберись тут: полы помой, половики вытряси, пыль вытри, — а я тебе кое-чего покажу потом.

— Мы до воскресенья останемся, — предупредил Азариил, по-прежнему стоя в дверях.