Осколки нефрита

Даймонд держался на расстоянии, притаившись за нависающим выступом. Он внимательно наблюдал, стараясь не думать о воде, — эти мысли отвлекали. Деревья тоже отвлекали его внимание от Ребуса: полные дремлющей жизни, они нависали над головой и сонно шептались, вызывая зевоту.

«Под моими мертвыми ногами жизнь просыпается после долгого сна, — думал Даймонд. — Как бы я хотел уснуть!»

Он поймал себя на том, что прошептал это вслух, унесенный лавиной голосов из деревьев, земли и собственной головы, где Люпита болтала без умолку, как неугомонный попугай. Даймонд постарался сосредоточить внимание на Ребусе, который в последний раз оглянулся и открыл скрипучую дверь. Он скрылся внутри, дверь закрылась, и Даймонд подполз поближе, проклиная невнятные голоса в голове, заглушавшие негромкие слова, которые доносились из сарая.

Один из голосов принадлежал девочке.

«Она здесь, — подумал Даймонд. — Нанауацин здесь. Что мне теперь делать?»

Он помахал рукой вокруг головы, отгоняя непрошеные голоса, витающие в воздухе, затем повернулся и пошел по тропе обратно, с удовольствием откликаясь на зов воды.

— Твой отец здесь, — с трудом выговорил Стивен. Девочка казалась еще более величественной, словно королева, и Стивен чувствовал себя неловко, как будто говорить ему позволялось только тогда, когда к нему обращались. Она выглядела госпожой, несмотря на покрытое струпьями лицо. Струпья росли, как плесень, и Стивен мог поклясться, что теперь они покрывали и те места, на которых раньше не было шрамов.

«Так вот каково разговаривать с королевой, — подумал он. — Даже если это жалкий огрызок королевы и ей не дожить до следующего рассвета».

— Мне все равно, — ответила Джейн. — У меня больше нет отца. И ты никогда раньше меня не видел.

Она улыбнулась — губа треснула и закровоточила.

— Я была уродлива и никому не нужна. А теперь без меня нельзя обойтись, понимаешь? Очень скоро что-то должно произойти, и без меня оно случиться не может. Папа мог бы помочь, но не захотел. Ему все равно. — Улыбка слегка погасла. — Он бы предпочел, чтобы я умерла.

— Это несправедливые слова, — ответил Стивен. — Зачем бы он приехал в такую даль, если бы не хотел помочь?

«А зачем, интересно, ты задаешь такие вопросы? — спросил себя Стивен. — Ведь ты уже выбрал, на чью сторону встать, или собираешься повернуть обратно?»

Нет, дело не в этом. Ему совсем не нравится то, что должно случиться с Джейн, однако на карту поставлено гораздо больше, чем жизнь одной девочки. Знает ли она, чего так радостно ждет? Вряд ли. Но сейчас бесполезно говорить ей об этом. Подарив Джейн накидку, чакмооль как-то заколдовал девочку.

«А стал бы чакмооль это делать?» — тихонько спросила совесть — слабенькое эхо, вынуждавшее Стивена задавать вопросы, о которых он и думать не хотел. По крайней мере до понедельника.

«Если она не знает, — продолжала совесть голосом Джона Даймонда, — ты ведь знаешь, что ты должен сделать?»

Он знал. И поэтому не мог спросить девочку.

«Если ты поступаешь правильно, то почему ты не можешь посмотреть правде в глаза? Извини, Джонни. Я думаю, ты просто боишься ее ответа. Ты ведь именно поэтому взял маску, да?»

— Заткнись, — пробормотал Стивен.

«Спроси ее, и тогда тебе больше не придется бояться ответа».

— Хорошо. — Стивен сделал глубокий вдох. — Джейн, ты…

— Меня зовут Нанауацин, — сказала она, решительно выпячивая подбородок и натягивая накидку на узкие плечики.

Стивен попробовал опять:

— Нанауацин… — Ему не понравилось звучание этого слова: казалось, что в нем есть некая сила, что, произнося его вслух, Стивен превращает слово в реальность. — Ты знаешь, что должно произойти в воскресенье вечером?

— Я покину свое тело, — не колеблясь ответила девочка. Перья одобрительно зашелестели и погладили ее по щекам. — Я знаю, что буду по нему скучать. Особенно после того, как исчезли шрамы. Я снова стала красивой, видишь? Но я пойду в долину, где всегда тепло и светит солнышко, и я буду там важной особой. Ты же видел долину? Она похожа на рай, верно?

Джейн потрогала лицо там, где его поглаживали перья, и Стивен увидел толстую корку коросты, покрывавшую тыльную сторону ее кистей.

— Мне никогда не будет холодно и не придется просить милостыню, — медленно, словно произнося молитву, продолжала девочка. — И я никогда не буду одинока.

Тут она широко зевнула и прикрыла глаза.

«Ее усыпляют, — подумал Стивен, не зная, имеет ли он в виду накидку или чакмооля — да и какая разница? — То же самое случилось и в прошлый раз, когда я попробовал с ней поговорить».

Но ведь она сказала, что знает. Она видела долину. Стивен снова вспомнил свой сон — если это был сон — и подумал о женщине, Чальчиутликуэ. Она сказала: «У дыма есть своя прелесть — прелесть новой жизни, купленной ценой смерти». Если девочка видела долину, то наверняка видела и дым. Она должна знать.

Совесть забормотала что-то, однако Стивен отмахнулся от ее слов, прежде чем они сложились во фразы и приобрели смысл. Девочка уснула, и все зашло уже слишком далеко.

— Величие оплачивается жизнями, — прошептал он.