Осколки прошлого

— Как-то ты не очень хорошо выглядишь, старик.

Эндрю попытался сдержать кашель.

— Я и чувствую себя не очень хорошо.

Ник положил руки Эндрю на плечи. Эндрю схватил Ника за руки. Они выглядели, как два игрока в регби на поле.

— Слушай, — сказал Ник. — У нас сейчас непростой момент, но мы все еще в седле. Ты отдохнешь в нашем укрытии — вы с Джейн. Я постараюсь вернуться из Нью-Йорка как можно быстрее, и мы вместе будем наблюдать за тем, как рушится старый мир. Да?

Эндрю кивнул.

— Да.

Господи.

Ник похлопал Эндрю по щеке, а потом направился в другой конец фургона к Джейн, ведь теперь была ее очередь выслушивать духоподъемную речь, которая должна была вернуть ее на его сторону.

— Дорогая, — он обнял ее за талию. Его губы коснулись ее уха. — Все хорошо, любовь моя. Все будет хорошо.

Слезы Джейн еще быстрее побежали по щекам.

— Мы могли умереть. Мы все могли…

— Бедняжка, — Ник прижался губами к ее макушке. — Ты совсем не веришь мне, когда я говорю, что все будет хорошо?

Джейн раскрыла рот. Она попыталась вдохнуть побольше воздуха в сжавшиеся легкие. Она отчаянно хотела поверить ему. Она сказала себе, что сейчас важно только одно: Ник в безопасности. Эндрю в безопасности. Ребенок в безопасности. Их спасла лестница. Их спас тоннель. Их спас фургон.

Их спас Ник.

Даже когда Джейн была в Берлине, он заставлял ее продолжать тренировки. Вдалеке от всего происходящего казалось глупым ежедневно отрабатывать одни и те же движения: размахивать руками и колотить воображаемую грушу, будто она готовилась к войне. В Сан-Франциско ее больше всего заводила возможность надрать задницу Пауле, когда они устраивали спарринги. А когда Паулы не было рядом и, по правде сказать, когда рядом не было Ника, Джейн чувствовала, как все теряет свой вес — ее решимость, их план, даже сам Ник.

— Чем занимаешься, моя дорогая? — спрашивал он ее по трескучему международному телефону.

— Ничем, — врала она. — Я так сильно по тебе скучаю, что могу только хандрить и вычеркивать дни в календаре.

Джейн скучала по Нику, но не по всему. По очаровательному Нику. По любящему Нику. По Нику, который был ею доволен. А не по тому, который своими руками с извращенным удовольствием доводил все до предела.

Был один факт, который Джейн не осознавала до тех пор, пока не оказалась в уютном, безопасном и далеком Берлине: сколько она себя помнила, где-то глубоко у нее внутри всегда дремал комочек страха. Долгие годы она считала, что неврозы — это плата за успех сольного артиста, но на самом деле не они, а тяжелое присутствие в ее жизни двух мужчин заставляло ее ходить по струнке, следить за каждым словом и сдерживать эмоции. Иногда ее пугал Мартин. Иногда Ник. Своими словами. Своими угрозами. Своими действиями. И, время от времени, своими кулаками.

В Берлине, впервые на своей памяти, Джейн почувствовала, каково это — жить без страха.

Она ходила в клубы. Танцевала с худощавыми обдолбанными немецкими парнями с татуировками на руках. Она ходила на концерты, открытия выставок и подпольные политические дискуссии. Она сидела в кафе, спорила о Камю, курила «Галуаз» и рассуждала о трагедии человеческого бытия. Она как будто откуда-то очень издалека улавливала отблески того, какой должна была быть ее жизнь. Она была исполнителем мирового уровня. Она работала два десятилетия, чтобы занять это место, чтобы достигнуть этого высокого положения, и все же…

Она никогда не была ребенком. Она никогда не была подростком. Она никогда не была молодой двадцатилетней женщиной. Она никогда на самом деле не была сама по себе. Она принадлежала своему отцу, потом Печникову, потом Нику.

В Берлине она не принадлежала никому.

— Эй, — Ник помахал рукой перед ее лицом. — Возвращайся к нам, дорогая.

Джейн поняла, что они разговаривали о чем-то без нее.

Ник объяснил:

— Мы обсуждаем, когда лучше обнародовать документы по Джасперу. После Чикаго? После Нью-Йорка?

Джейн покачала головой.

— Мы не можем этого сделать, — сказала она Нику. — Пожалуйста. Уже достаточно людей пострадало.

— Джейн, — сказал Эндрю. — Мы это делаем не по собственной прихоти. По его вине страдали и умирали люди. Мы не можем поддаться слабости и отступить. Только не теперь, когда каждого из нас уже поджидает пуля.

— Буквально, — сказал Ник, точно Джейн требовалось напоминание. — Два человека. Две пули. Лора и Четвертак действительно верили в наше дело. Как мы можем подвести их сейчас?

— Я не могу, — сказала она им обоим. Больше к этому нечего было добавить. Она просто не могла больше этим заниматься.

— Ты устала, моя дорогая. — Ник крепче прижал ее к себе, но не сказал того, что она хотела услышать: что теперь они остановятся, уничтожат документы, доказывающие вину Джаспера, и найдут способ перебраться в Швейцарию и загладить свою вину.

Вместо этого Ник сказал: