Осколки Русского зеркала

Нельзя сказать, что Александр часто вспоминал о прошедшем, но эти годы жизни императора тесно переплелись с историей России. И не вспоминать прошлое он бы попросту не смог. Только сейчас минувшее настигло его с небывалой силой и ярко вынимало из архива памяти самые сокровенные воспоминания. Они вспыхивали такими ослепительными образами, что вспоминались даже самые мелкие детали, на которые обычно человек не обращает внимания. Но ничего на этом свете просто так не случается.

Если прошлое каким-то образом возникло в сознании и напомнило о себе, то, может быть, именно сейчас это необходимо. Говорят, что так человек вспоминает своё прошлое перед кончиной. А сейчас? Ведь пострижение в монахи – это крест на всей прошлой жизни. Недаром, ангел-хранитель князь Александр Благоверный очень желал принять постриг, когда возвращался домой из добровольного татарского плена. Владимирский митрополит исполнил пожелание князя и Александр Невский принял постриг монаха-схимника с именем Алексий, но в схимниках князь пробыл всего лишь неделю. И до сих пор в православных церквах его поминают и молятся ему, как Александру Благоверному. Именно своей прожитой жизнью, не проиграв ни одной битвы, побывав несколько раз в добровольном татарском плену, князь Александр Невский освободил Русь на долгие годы от татарских набегов.

Но своё славное имя из прошлого иноку сохранять не хотелось. Та, прошедшая жизнь, это путь исканий, падений и потерь совсем другого человека. За годы послушничества в Дивеево у старца Серафима Саровского и иноческого послушания здесь, в старообрядческом скиту у настоятеля Рафаила, много было понято и пересмотрено. Настоятель скита понимал Александра и не противился оставить за ним имя Фёдора Кузьмича. Тем более, об этом просил в своём последнем письме сам отец Серафим. Протоиерей Рафаил видел, что инок готов к постригу, ибо дальше жить ему предстояло в миру. Конечно, настоятель мог бы предложить Фёдору Кузьмичу остаться в скиту, да только иная стезя была уготована для него. Для этого настоятель и заглянул в келью инока, где тот готовился к пострижению.

Послушник в излюбленном, но уже многажды залатанном батистовом подряснике стоял на коленях перед поставцом, на котором находились иконы Благоверного князя Александра Невского и Казанской Божией Матери. За поставцом в красном углу стоял большой кивот, где размещались иконы Иисуса Христа, Владимирской Божией Матери и Николая Мирликийского, но это был, как бы келейный алтарь, перед которым на поставце размещались иконы местного чина, ведь икона – в сущности, окно, через которое молящийся может заглянуть за край невидимого. Вот и готовящийся к пострижению неофит как раз поминал своего ангела-хранителя:

– …Ангеле Христов, хранителю мой святый, помилуй мя и помолися о мне грешном ко Господу Богу, и помози ми ныне, и в жизни сей, и во исход души моея, и в будущем веце…

Увидев, что у него гости, неофит поднялся с колен и низко поклонился настоятелю.

– Ты прости меня, Фёдор Кузьмич, – начал тот и немного замялся, потому что прерывать молитвенника было не в его правилах. – Вижу, готовишься основательно. Оно и правильно, всё делать надобно, не спеша, но основательно, иначе и начинать нечего. Я зашёл по поводу твоей дальнейшей жизни. Ты после пострига можешь остаться у нас, никто и слова не скажет. Но Прохор Исидорович, Саровский старец, заповедовал отпустить тебя, дескать, в миру монах должен отыскать путь свой.

– Я и сам хотел поговорить об этом, отец Рафаил, – подхватил Фёдор Кузьмич. – Только сей час вспомнил, как сказал Христос в Гефсиманском саду: «Отче Мой! Елико возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем, не как Я хочу, но как Ты». Ежели суждено мне покинуть скит, то покину его, хоть и с сожалением.

– Не кручинься, Фёдор Кузьмич, – попытался успокоить его настоятель. – Я с братией тоже ухожу отседова в скором времени, потому как урядник из Пензенской жандармерии был намедни в Поганках и спрашивал о ските нашем. Нас, конечно, не выдали, но жандармы всё равно ведь дознаются. Так что лучше уходить к своим. Наши старообрядческие общины есть на Алтае и в Рипейских горах. [94] Ты уже знаешь, наверно, что о будущих проступках поклоняющегося Сатане патриарха Никона, приведшего православие к расколу, ведал за много сотен лет до того Святой Ефрем Сирин, ибо вот его предсказание:

«…Многие из святых, какие только найдутся тогда, в пришествие осквернённого, реками будут проливать слёзы к святому Богу, чтобы избавиться им от змия, с великою поспешностию побегут в пустыни, и со страхом будут укрываться в горах и пещерах, и посыплют землю в пепел на главы свои, в великом смирении молясь и день и ночь. И будет им сие даровано от святого Бога; благодать Его отведёт их в определённые для сего места, и спасутся, укрываясь в пропастях и пещерах, не видя знамений и страхований антихристовых; потому что имеющим ведение без труда сделается известным пришествие антихриста. А кто имеет ум на дела житейские и любит земное, тому не будет сие ясно; ибо призванный всегда к делам житейским, хотя и услышит, не будет верить и погнушается тем, кто говорит. А святые укрепятся, потому что отринули всякое попечение о сей жизни». [95]

Тебе это надо знать, инок, поскольку «…благодать Его отведёт их в определённые для сего места, и спасутся…». Только Господь ведает, что тебе будет предписано исполнить. Но до Рипейских гор отсюда ближе, да и легче найти наши поселения. Только в больших городах равнины ни с кем разговаривать не нужно. Также никому знать не надо, что ты принял постриг у нас, ибо монаха в миру ждёт много неожиданных соблазнов, но если будешь верен избранному пути, Господь поможет тебе. Скоро истекают три года, которые отпущены были отцом Серафимом для твоего воспитания. Ты всё выдержал и показал себя верным православным христианином, поэтому отпускаю тебя с чистым сердцем и совестью перед Господом нашим. Ежели понадобится конь, братие дадут тебе хорошего скакуна. Спаси тебя Христос!

– Мне нужно сразу после мистерии пострижения покинуть скит? – озадаченно спросил Фёдор Кузьмич.

– Конечно нет, – замотал головой настоятель. – Просто меня несколько дней не будет, поскольку надо съездить в Пензу. Там я могу узнать, сколько времени есть у нас всех. Жандармы покинутую обитель не тронут, а вот ежели кто-то здесь останется…

Отец Агафангел замолчал, но это молчание было красноречивее всяких слов. Дверь за ним закрылась, а Фёдор Кузьмич ещё долго смотрел на тяжёлую дверную створку, будто там должны были вспыхнуть буквы Божьего благословения: что делать и куда идти.

Тряхнув головой, Фёдор Кузьмич прогнал нехорошие мысли и снова принялся за чтение канона. Он не знал, сколько времени уже прошло, но в дверь снова кто-то постучал. Оказалось, это двое монахов пришли, чтобы проводить инока в центральную церковь скита. Они принесли иноку сраченцу [96] и подождали за дверью, пока он переоденется.

Подземный скит состоял из нескольких больших гротов, в которых проводились богослужения, но центральный был особенным. Своды грота подпирали две естественные колонны из сланца, за ними находился алтарь, а между этих двух колонн из внешнего мира в подземелье проникал луч солнечного света.

Именно в этом месте должно было состояться пострижение инока Фёдора. Справа от солнечного лучика поставили аналой, на который поместили Псалтырь. Неофит сначала должен был сам прочитать священную книгу, а затем наступала мистерия пострижения, в момент которой читался апостол Павел. Собственно, обо всех подробностях Фёдору Кузьмичу монахи скита рассказывали не один раз, только он сам боялся и чуть ли не дрожал от мысли: вдруг что-нибудь перепутает! Всё-таки мистерия пострижения совершается не просто для формальности.

Инок, дождавшийся благословения на пострижение, прощается с прошлым навсегда, то есть человек, не умирая физически, умирает духовно и отрекается от всех прошлых издевательств над собственной душой. Это каждый неофит должен был понять и принять за годы подготовки к неоглядному служению Всевышнему. Недаром ведь ни одна из религиозных конфессий не производит служителей Господа, будто бы учеников в гимназиях. Обучить этому практически невозможно и настоящим монахом неофит становится только тогда, когда всем сердцем своим примет любовь Иисуса Христа к нашему безумному миру, познает боль, пронзающую сознание и весь внутренний мир человека с такой остротой, какой до той поры никогда не испытывал.

Коридор к подземному храму был довольно узким, и проходить по нему приходилось по одному: монах с факелом, за ним следовал неофит и замыкал шествие ещё один факелоносец. Но не это сей час беспокоило инока. Александр как никогда раньше почувствовал голос убиенного масонами отца, который очень часто являлся к нему во снах. Казалось, темнота коридора расступилась и там, у двери в храм, словно нищий на паперти стоит отец. Правда, он по этому случаю был в рыцарских доспехах, которые при жизни надевал только на Великие праздники, или же на смотр Царского парада. Фигура рыцаря ещё сильнее проступила в неверном свете факелов, но лицо его так и скрывала не отступившая темнота. Александр остановился напротив рыцаря и услышал его голос:

– Меня не печалит, сын мой, что ты оставил державу в руках брата своего. Он справится, ибо от рождения ему дан был талант от Господа. А ты, сын мой, наконец-то решил избавить меня от родительской тревоги о жизни твоей. Тяжко жить, осознавая грех свой и не имея возможности искупить вину свою. Но Господь услышал тебя, сын мой, ибо несть неискупляемого проступка. В будущей жизни никому не твори зла, сын мой. И все обиды гаси безропотно. Только терпение и вера принесёт тебе любовь человеков и только молитва сможет помочь тебе заступиться за них… Иди же, сын мой, да спасёт тебя Христос!

Идущий сзади монах не ожидал, что инок остановится перед входом в церковь и озадаченно спросил:

– Готов ли ты, брат мой, принять мистерию пострига?

Александр, молча, кивнул и перешагнул порог. Трижды перекрестившись, он лёг животом на земляной пол раскинувши по сторонам руки. Диакон обошёл церковь с кадилом и встал в ногах лежащего на полу крестом неофита. Затем, после чтения малой ектеньи, принялся за чтение «Первого соборного послания Святого апостола Иоанна Богослова». Когда чтение закончилось, неофит должен был ползти на животе через весь храм к тому месту, где стоял аналой. Пол до аналоя был застелен рядном, а монахи стояли по обе стороны и создавали видимость коридора.

Неофит полз к аналою, несколько раз останавливаясь. Останавливал его диакон, потому что опять принимался читать апостола Павла. Расстояние от двери до аналоя было невелико, только неофиту оно показалось длиною в жизнь. Возле аналоя ему помогли подняться двое монахов и открыли перед ним Псалтырь. Хоть света от факелов в церкви хватало, только Фёдор Кузьмич начал не сразу. Возможно, ему необходимо было чуть-чуть отдышаться. Но вот под сводами церковного грота зазвучал его голос:

«На Тя Господи, уповах, да не постыжуся в век, правдою Твоею изми мя и избави мя. Приклони ко мне ухо Твое и спаси мя. Буди ми в Бог защититель, и в место крепко спасти мя, яко утверждение мое и прибежище мое еси Ты. Боже мой, изми мя из руки грешнаго, из руки законопреступнаго и обидящего. Яко Ты еси терпение мое Господи, Господи упование мое от юности моея. В Тебе утвердихся от утробы, от чрева матерее моея, Ты еси мой покровитель. О Тебе пение мое выну, яко чудо бых многим, и Ты помощник мой крепок. Да исполнятся уста моя похвалы, яко да воспою славу Твою, весь день великолепие Твое. Не отверзи мене во время старости, внегда исчезати крепости моей, не остави мене. Яко решав рази мои мне, и стрегущии душу мою совещаша вкупе. Глаголюще: Бог оставил есть его, поженете и имеете его, яко несть избавляяи. Боже мой, не удалися от мене; Боже мой, в помощь мою воньми. Да постыдятся и исчезнут оклеветающии душу мою, да облекутся в студ и срам ищущи злая мне. Аз же всегда уповаю на Тя, и приложу на всяку похвалу Твою. Уста моя возвестят правду Твою, весь день спасение Твое. Яко не познах книжна, вниду в силе Господни; Господи, помяну правду Твою единаго. Боже мой, яже научил мя еси от юности моея, и до ныне возвещу чудеса Твоя. И даже до старости и маторства, Боже мой, не остави мене, донедже возвещу мышцу Твою роду всему грядущему. Силу Твою и правду Твою Боже, даже до вышних, яже сотворил ми еси величия; Боже, кто подобен Тебе? Елики явил ми еси скорби много и злы, и обращь оживил мя еси, от бездн земли возведе мя. Умножил еси на мне величествие Твое, и обращь утешил мя еси, и от бездн земли паки возведе мя. Ибо аз исповемся Тебе в людех Господи, в сосудех псаломских истину Твою, Боже; пою Тебе в гуслех, Святыи Израилев. Возрадуется устне мои, егда пою Тебе, и душа моя, юже еси избавил. Еще же и язык мой весь день поучится правде Твоей, егда постыдятся и посрамятся ищущи злая мне». [97]

Два монаха, сопровождавших инока успели уже облачиться в праздничные белые стихари и снова подошли к нему, встав одесную и ошуюю. Оба принялись одевать иноку поверх сраченцы параман, [98] на который сразу же надели деревянный параманный крест. [99] По краям парамана была выполнена надпись: «Азъ язвы Господа моего Iисуса Христа на тѣлѣ моемъ ношу» Один вручил иноку круглое серебряное блюдо, второй положил на это блюдо большие ножницы. После этого инок подошёл к солее, где стоял спиной к нему настоятель. Священник обернулся и Фёдор Кузьмич увидел в руках батюшки Евангелие, которое он прижимал к груди. Тогда инок взял с подноса ножницы и подал их старцу. Тот принял этот дар правой рукой, но не удержал и ножницы с весёлым звоном упали на деревянную солею.

– Отрицаешься ли ты от грехов и дел своих прошлых? – спросил настоятель.

– Отрицаюся во имя Отца и Сына и Святаго духа, – ответил инок, наклонился, подобрал ножницы и подал священнику во второй раз. Тот снова не удержал ножницы и спросил:

– Отрицаешься ли ты от грехов и дел своих прошлых?

Как и в первый раз, инок ответил:

– Отрицаюся во имя Отца и Сына и Святаго духа.

Затем снова поднял ножницы и подал настоятелю. Но тот уронил ножницы в третий раз и также спросил инока:

– Отрицаешься ли ты от грехов и дел своих прошлых?

– Отрицаюся во имя Отца и Сына и Святаго духа, – в третий раз ответил инок, поднял ножницы и подал настоятелю. Священник на сей раз взял ножницы, ближе подошёл к иноку и выстриг у него с трёх сторон по маленькому клочку волос на голове. Затем бросил всё на поднос, который держал стоящий рядом монах, взял с подноса потир с миро и кисточкой начал наносить новому монаху освящение на тело. А когда дело дошло до ног, настоятель окропил и ступни, произнеся при этом:

– Стопы твои – стопы правды и благодеяния.

Далее священник препоясал новообращённого четырёхконечным поясом и вручил ему скуфейку со словами:

– Се шелом спасения.

Но это был ещё не всё. Самым дорогим сердцу нового монаха оказалась лестовка, дарованная ему ещё старцем Серафимом, которая со времени прибытия Фёдора Кузьмича в скит, хранилась у настоятеля. Отец Рафаил вручил ему лестовку со словами:

– Се меч твой и щит твой…

Потом, помолчав немного, добавил:

– А теперь, монах Фёдор, ты должон будешь провести три дни и три ночи в алтаре, читая Псалтырь.

Два монаха в стихарях под руки повели постриженного в алтарь, зажгли большую восковую свечу, положили на аналой Псалтырь и удалились.

Монах Фёдор осмотрелся, ибо в алтарь он попал в первый раз. На стенах висели различные иконы, а на восточной стороне была большая икона, изображающая Иисуса Христа, выходящего из иорданских вод. Высоко над Его головой летел белый голубь – Святой Дух. А ещё выше виднелся престол, где восседал Вседержитель.

Трое суток постриженному придётся нести бдение в алтаре, но за одиннадцать лет общения с монахами, он научился и правильно поститься, и выстаивал в молитвах долгие часы. Лишь иногда ноги отказывали, и Фёдор Кузьмич становился на колени. Так что трое суток бдения были для него, как благодать Божия. Но когда вся братия покинула церковь, вдруг началось такое, во что сам Фёдор Кузьмич никогда бы не поверил, если бы это не происходило с ним.

Свеча горела достаточно ярко и по освещённому пространству алтаря вдруг пронеслись две кошки. Фёдор Кузьмич вздрогнул, но, перекрестившись, не прервал чтение Псалтыря. Только кошки – это было лёгкое начало. Следом за кошачьим мяуканьем сзади послышался топот коней. Звенела сбруя, щёлкала петля ямщика, и кони храпели прямо в затылок. Монах Фёдор в очередной раз перекрестился, перевернул страницу Псалтыря и тут же ощутил удар плетью по спине…

Александра с детства никто не бил. Только единожды на параде отец его Павел Петрович изволил отпустить отроку подзатыльник за то, что он принялся во время парада делать какие-то наставления младшему брату Константину. Оплеуха была несильной, но юному царевичу это показалось таким обидным наказанием, что он долго не мог простить батюшке.

А сейчас удар кнута перехватил дыхание и монах Фёдор был похож на рыбца, выброшенного на лёд. Ему сразу вспомнилось: такие же удары во сне ему наносили шпицрутенами солдаты Семёновского полка. Второго удара не последовало. Видимо, испытание было для того, чтобы монах обернулся и прекратил чтение. Но он упрямо продолжал читать Псалтырь. Где-то на потолке раздался стук. Если бы в этом месте находился чердак, можно было бы решить, что кто-то специально стучит, чтобы отвлечь чтеца от Псалтыри. Сквозь этот стук прорвался удивительно знакомый голос. Он приближался. И вот, прямо возле левого уха голос бабушки позвал его:

– Алекс, Алекс…

Так звала маленького царевича только бабушка Екатерина Великая. Нельзя сказать, что мальчик обожал её, особенно, когда от бабушки исходили нехорошие запахи. Но при царском дворе это был единственный человек, кто хоть как-то любил подрастающего царевича.

Фёдор Кузьмич очередной раз перекрестился и начал читать следующий псалом.

Эта ночь для него выдалась особенно неспокойной, поскольку нечисти необходимо было отвлечь нового монаха от чтения Священной книги, только у рогатых ничего не вышло.

Ближе к утру Фёдор Кузьмич уже настолько освоился с дьявольскими проказами, что не обращал на это никакого внимания. А когда очередной раз закончил читать Псалтырь, прочитал отпуст и направился к стоящему возле стены маленькому столику, на котором стоял стеклянный графин со святой водой. Утолив жажду, монах Фёдор снова принялся за чтение, только нечисть его уже не трогала.

Утром в церковь вернулась братия, чтобы совершить литургию. После молебна монаха снова оставили наедине с Псалтырью, но это уже стало для Фёдора Кузьмича привычным. Впереди ещё две ночи, но они уже не страшили монаха, поскольку самое трудное было позади.

После молитвенного первого бдения монаху Фёдору хотелось добраться до своей кельи и рухнуть на широкую деревянную лавку. Но к нему подошёл настоятель, окончивший утреннюю литургию.

– Я знаю, Фёдор Кузьмич, нелегко тебе было выполнять монашеское бдение, – утвердительно произнёс отец Агафангел. – Нечисть не больно-то радуется прибавлению войска Христова. Отныне ты приобщён к молитвенникам Божьим и помни, что Господь всегда поможет в делах твоих.

– Возносясь духом к Богу, я отрешаюсь от всех мирских наслаждений. Призывая на помощь Бога, я приобретаю то спокойствие, тот душевный мир, который не променяю ни на какие блаженства здешнего мира. Но сам я ещё не ведаю дел моих, – пожал плечами Фёдор Кузьмич. – Ибо по благословению твоему, отец Рафаил, думаю отправиться на поиски становищ старообрядческих за Урал. Вот отдохну только.