Осколки (СИ)

— Остыл немного? Хорошо. А то ты сейчас словно Зевс во гневе, — голос Циклопа был сух и спокоен, ни одной ноткой он не выдавал далеко не ровное течение мыслей полководца, — видно мне надлежит довольствоваться тем, что ты употребил слово «деяние», хотя весь твой облик однозначно кричит — «злодеяние». И на том спасибо, сын.

Деметрий поджал губы и чуть потупил взгляд.

— Прости меня, отец. Я вышел из себя, догадавшись о твоём втором решении, которое ты не счёл нужным мне сообщить. Ты решил заморить Эвмена голодом? К чему эти мучения? Не милосерднее ли просто казнить? Хотя сама мысль об этом разрывает мне сердце.

— Я вижу. Перед тобой тут был Неарх. Едва не на коленях умолял пощадить Эвмена. По старой дружбе. Во всём войске только двое вас и сыскалось, заступников. А всё прочие жаждут крови и мести. «Он убил Кратера! Казни его, Антигон! Отомсти!»

— Он не убивал Кратера, — сказал Деметрий, — ты прекрасно это знаешь. Кратер пал в честном бою. Победа над столь достойным полководцем лишь добавила Эвмену славы. А вот нам его кровь принесёт одно только бесчестье.

— Ты ещё очень молод, сын, — покачал головой Антигон, — и очень похож на Александра. Тот тоже поначалу хотел понравиться всем. Хотя с первого дня царствования руки его уже были по локоть в крови.

— Спасибо и на том, не назвал его своим привычным словечком — «сынок упырихи», — сквозь сжатые зубы проговорил Деметрий.

— Да потому что так оно и есть, кривись, не кривись. Пока эта мстительная тварь жива, и за тридевять земель нельзя ощущать себя в безопасности. А что до Кратера… Верно, кардиец тогда всех нас удивил, мало не показалось. Какой-то грамматик взял и одолел самого доблестного, самого способного полководца. Тебе, понятное дело, привиделось в том славное деяние, а вот македонянам почему-то нет. Все любили Кратера.

— Любили… Любили, да. Но если бы не твои шептуны, которые взбаламутили всех, никто бы не стал бросаться этим словами — «враг государства». Селевк подло убил Пердикку, избранного всеми регента — ты на это и слова не сказал. А Эвмен победил в честном бою, но он враг государства. Ещё бы, ведь он чужак, а Селевк — «свой сукин сын».

— Это называется — «политика». Ты с малолетства выучен быть воином и полководцем, но сие тонкое искусство тебе ещё предстоит постичь.

— Искусство лжи, — скривился Деметрий.

Антигон усмехнулся.

— Меня всегда восхищала твоя прямота. Люди непременно пойдут за тобой, такой вождь приглянется каждому. Таким был, вернее, таким казался нам всем Александр. Знаешь, когда я говорил с теми, кто неотлучно находился подле него все двенадцать лет его царствования, то видел — пелена спала с их глаз только после его смерти. А мне из Фригии довелось разглядеть куда больше, хотя я и крив на один глаз.

Деметрий не ответил. Некоторое время оба молчали, потом юноша спросил:

— Ты знаешь, что там снаружи кричит Антиген?

— Знаю.

— Мы с Неархом просим тебя. Допустим, Неарх тебе никто, но я-то твой сын. И я тебя прошу. Нет, умоляю. Хочешь, на колени встану?

— Если и правда встанешь, я тебя отхожу палкой по спине, как в детстве, когда ты воровал сласти.

Деметрий и ухом не повёл.

— Мы тебя просим пощадить Эвмена. Антиген не просит. Он требует убить его! Он требует! Он, видите ли, оскорблён тем, что Эвмен всё ещё жив!

— Этот бешеный шакал совершенно потерял берега, — кивнул Антигон, — думает, если оставил за собой поле, так уже самого Зевса за яйца схватил. Ничего, его черёд тоже придёт.

— Да ты не слышишь меня, отец! Не желаешь слышать! Он требует, и ты собираешься исполнить его требование! И это видят все!

— Люди запомнят не крикунов, а то, как те кончат. А что касается судьбы Эвмена… Пойми, сын, его нельзя оставлять в живых. Даже лишённый войска, скованный, он остаётся знаменем для Полиперхонта и Олимпиады. Все помнят, что его-то точно нельзя списывать со счетов, пока он дышит. Списали уже раз, когда я запер его в Норе, и что было потом? Хитрый лис вырвался из ловушки, снова создал войско. Из ничего. Завладел царской казной и опять начал одерживать победы! И даже сейчас едва не победил, наша судьба висела на тонком волоске, и весь тот волосок — удача Пифона! Нет, если я послушаюсь тебя, это повлечёт большие беды в будущем.

— Ты боишься собственной тени, — с вызовом сказал Деметрий.

Антигон поднял на него взгляд. Другой бы уже начал опасаться за свою шею, но своего сына, позднего ребёнка, первенца, Циклоп слишком обожал, чтобы гневаться на слова, которые, если подумать, вполне могли сойти за правду.

— Ты ведь сам сейчас сказал — нас только двое с Неархом, кто просит о милосердии. Все остальные жаждут крови кардийца. Он заочно приговорён к смерти. Ты щедро посеял семена ненависти к нему и успешно пожинаешь плоды. Знамя в руках Полиперхонта, говоришь? А сдюжит ли он там, в Элладе, где кроме наших людей ему противостоит ещё и Кассандр? Особенно когда мы закончим наводить порядок в Верхних сатрапиях и вернёмся на запад. А много ли войска у Олимпиады? Они же цеплялись за Эвмена, как утопающий за соломинку. Неужели ты боишься их?