Осколки (СИ)

Последние слова относились к Иерониму.

— Сам, — отстранился гетайр.

— Са-ам, — передразнил Антенор, — давай колено, дурень.

Он помог товарищу сесть на коня. Сдвинул на затылок беотийский шлем. Огляделся.

На северо-востоке медленно рассеивалось гигантское облако пыли, поднятое копытами тысяч лошадей. Такое же, если не больше, клубилось на западе, скрывая огненно-красный диск. Солнце, испуганное, оскорблённое невиданным зрелищем кровавой бойни, разливало по небосводу багряное пламя гигантского погребального костра. Оплакивая боль и страдания тысяч душ, безжалостно вырванных из жизни, оно стремилось поскорее спрятаться за горизонт. Сгущались сумерки.

На востоке хмурое зимнее небо затянули свинцовые тучи. Холодное дыхание смерти пробирало до костей. Ещё вчера плоская, будто гладко оструганная доска, безжизненная солончаковая пустыня ныне усеяна буграми. Трупы людей, лошадей, слонов. Десятки, сотни, тысячи…

Раздражённая пестротой красок, многоцветьем плащей и попон, пустыня возвращала себе привычный облик. Серая пыль уже сегодня укроет общим саваном всех тех бедолаг, что останутся здесь навсегда. Одних заставляла испытывать судьбу жажда наживы, других — чужая безжалостная воля, третьих — долг. Пустыне всё равно, кого хоронить. Пройдут годы и прах вчерашнего пастуха не отличить от праха того, кто рядился в пурпур и золото.

Ветер, особенно злой на морозе, развевал полы плаща, превращая их в крылья огромной птицы. Антенору почудилось хриплое карканье.

— А вот и вороны. Что б вам моими костями подавиться.

— Сам-то не каркай, — процедил Иероним.

— Так кто всё-таки побеждает? — повторил его вопрос ещё один из сопровождавших стратега гетайров.

— Да хрен его знает, — спокойно, будто о каком-то ничтожном пустяке шла речь, ответил Антенор.

Он подобрал копьё и легко, без какой-либо видимой натуги взлетел на коня.

— Хотел бы я знать, где эта сука, Певкест, чтоб ему танталовой награды до скончания времён не распробовать.

Антенор собирался сказать что-то ещё, но продолжить ему не дали. Кто-то встревоженно закричал:

— Всадники!

— Где? — развернул коня Эвмен.

— Вон там! — вытянул руку Иероним, он тоже разглядел в пылевой завесе несколько конных фигур.

Антенор приложил ладонь козырьком к шлему.

— Наши?

— Поехали навстречу, — приказал стратег.

— А если… — засомневался Иероним.

Его опасений никто не разделил, люди измучались неизвестностью, хотя длилась она вовсе не так долго, как им казалось.

Антенор поудобнее перехватил копьё, толкнул пятками конские бока. Двинулись.

С Эвменом оставалось около сотни всадников. Горстка гетайров, которые сумели вырваться из самого пекла конного сражения, что закончилось катастрофой из-за измены Певкеста. Ирония судьбы — сатрап Персии, трусливо бежавший с поля боя, ещё вчера многими почитался, как образец мужества. Да и сам Певкест, бывший телохранитель великого Александра, спасший жизнь царя в Индии, не забывал прихвастнуть своим бесстрашием. И ведь не надуманным — не сосчитать свидетелей былой доблести Певкеста.

Куда всё подевалось? Неужто Антигон столь страшен? Да нет, вовсе не в Циклопе дело. Просто заплыл Певкест жирком, зажился в неге и возлюбил её всей душой.

Или всё же прав Эвдам и вовсе не трусость сатрапа Персии тут сыграла роковую роль?

Но ведь тот же Эвдам ясно дал понять — сдаваться Антигону сатрапы, союзники кардийца, не жаждут. Решили сражаться. Эвмен им не мил. Невесть что возомнивший о себе выскочка. Но Циклоп и вовсе хуже горькой редьки. Не будь так, перебежали бы уже давно. Владения отберёт, раздаст своим людям. А самого горевестника, индийского сатрапа, Одноглазый и вовсе ненавидит. Нет, Эвдаму в плен сдаваться никак нельзя. Эвмен не ошибся, когда покупал его верность. Не все служат за честь и долг, иные за деньги. А ещё за страх. Пусть так. Сатрап Индии не подвёл и в бою не дрогнул. Его слоны и легковооружённая пехота, набранная в Индии и верхних сатрапиях, приняли главный удар гетайров и слонов Антигона. Дрались доблестно. До последнего. Могли бы победить. Верно кардиец разгадал замысел Одноглазого. Он действительно хорошо читал в человеческих душах и знал привычки всех былых соратников великого царя. Хотя в отношении Антигона и угадывать ничего не пришлось. Повторяется Циклоп, раз за разом.

Меры Эвмен принял правильные. На левом крыле сосредоточил свои главные силы. Кто знает, как бы пошло дело, если бы все они вступили в бой.

— Филипп и Геракл! — раздался крик со стороны приближавшихся всадников.

То был пароль. Когда Эвмен его выдумывал, никому и в голову не пришло переспросить, кого он именовал первым — сорокалетнего скорбного умом беднягу или его великого отца. Впрочем, насчёт второго имени тоже ни у кого вопросов не возникло. Лишь Антенор и Иероним знали, какого Геракла кардиец имел в виду. Для всех прочих он назвал божественного предка Аргеадов.

Филипп и Геракл. Значит, это свои.

— Наши! — воодушевился Эвмен и прокричал отзыв.

Всадники сблизились.

— Что у вас? — нетерпеливо спросил стратег.

— Отбились! — отвечал старший отряда.

— Ну, слава богам! — обрадовался Эвмен, — Филипп жив?

— Жив!