Осколки старого мира

Сейчас он уже не знал, что делать. Он знал, что когда встанет на место последний кусочек мозаики, многие из тех, кто сейчас сражался с ним бок о бок, обернутся против него. Они не поймут его мотивов, просто не поймут. Можно было попытаться объяснить, но он не верил в объяснения. Он не смог даже объяснить Иоланте, что его "чудовищные эксперименты" спасли ее от страшной участи. Ведь он знал, что творил со своими рабынями Первый адепт.

Как легко было, когда все они были лишь фигурами в его игре. Теперь же Килиан старался удержать это отношение: именно поэтому он не желал запоминать имен и лиц идаволльских солдат. Они были всего лишь солдатами, функцией, орудием, которое позволит ему одержать верх над адептами Лефевра. Так было бы гораздо проще...

...если бы не Иоланта.

Чародейка не была фигурой, и не была ей уже давно. В тот самый момент, когда она спряталась за его спиной от регенераторов, отношение к ней изменилось. Она поверила в него, и он просто не мог предать эту веру.

Просто не мог. Даже зная, что тем самым рискует совершить еще более страшное, еще более невозможное предательство. Что загоняет себя в ловушку, из которой нет и не может быть выхода.

Море и небо. Море и небо...

Килиан повторял эти слова, как мантру. Он подбросил дров в костер, просто чтобы хоть чем-нибудь занять руки. Не таким уж благословением была эта вахта. Тяжелые мысли рвали его душу на части. В какой-то момент ученый поймал себя на том, что с надеждой ждет знакомого чувства проникновения в свой разум. Но этого не происходило. Его мысли принадлежали только ему. Он был один. Совсем один.

Чародей обхватил себя руками, как будто вдруг стало холодно, - хотя объективно огонь горел жарко, да и ночи в этих широтах были вполне теплыми. Одиночество. Он смеялся над этим словом. "Организованному разуму возможность без помех пообщаться с самим собой только приятна", любил говаривать он. Но лишь теперь, благодаря Лане, он понял, что смеялся над одиночеством только потому...

...что был одинок всегда.

Он вспомнил глаза, похожие на бездонное небо. А потом в памяти всплыла улыбка Ланы. Улыбка, видеть которую было так приятно. Улыбка, право видеть которую он потерял навсегда. Из-за того, что сделал... И из-за того, что только предстояло сделать.

Повинуясь внезапному порыву, чародей поднялся на ноги и откинул полог единственной в лагере одноместной палатки. Иоланта спала на боку, завернувшись в спальник и прижав колени к животу. Её лицо было напряжено: что-то неприятное ей снилось. А Килиан так надеялся, что хотя бы во сне она улыбнется.

И все-таки, даже хмурая, она была прекрасна. Не потому даже что у нее было такое красивое лицо или фигура. Нет, в другом было дело. Её чувства - вот что привлекало его. Или даже скорее способность чувствовать, - в полной мере. Как будто Килиан находил в ней то, чего недоставало ему самому.

Как много отдал бы Килиан, чтобы она была с ним! И дело было даже не в сексуальном влечении, хотя его тоже глупо было бы отрицать. Он хотел, чтобы их судьбы слились воедино. Хотел пройти весь жизненный путь рука об руку с ней.

Вот чего он хотел. Но вместо этого неумолимая река Времени несла их к неизбежному порогу, преодолеть который дано не всем. Он сделал почти все, что мог, чтобы ей не пришлось с этим столкнуться, но все впустую.

Почти все, что мог.

Чародей почти удивился, когда на кончиках его пальцев заискрил разряд энергии. Как просто. Потянуться к Лане сейчас, пока она спит. Прикоснуться к ее виску и изменить ее разум. Он захочет, чтобы она пережила Рассвет Владык, - и она будет жить. Он захочет, чтобы она осталась с ним, и она останется с ним. Он захочет, чтобы она его любила, и она будет его любить.

И все снова станет просто. Не будет никаких сомнений, никаких колебаний. Не придется делать страшный выбор. Просто делай то, что считаешь правильным, и любимая девушка всюду последует за тобой.

"Как рабыня?"

Эта мысль слегка отрезвила Килиана. Рука, уже потянувшаяся к ее голове, замерла, будто наткнувшись на невидимую стену.

Рабыня... Не такой судьбы он хотел для Ланы. Когда он спасал ее из лап адептов Лефевра, он делал это не потому что хотел занять их место. Он хотел ее любви, но он хотел настоящей любви, а не результатов электрической стимуляции соответствующего отдела мозга.

А по-настоящему любить она смогла бы, только будучи свободной. Только сейчас Килиан в полной мере осознал, почему Лана заявила ему, что его эксперименты для нее еще страшнее изнасилования.

Для нее, живущей чувствами и волей, лишение свободы личности было поистине ужаснейшей участью, какую только можно себе представить.

"Более ужасной, чем смерть?"

Коварный червячок сомнения снова стал грызть его душу. Да, Килиан никогда не позволил бы себе изменить ее разум лишь для того, чтобы сделать ее своей любовницей. Но сейчас ведь вопрос стоял не только об этом. Завтра они достигнут Гмундна. И если он сейчас ничего не сделает, то скорее всего, она умрет.

Скорее всего. А если нет? Что, если он ошибается? Ведь он не всеведущ. Может быть, все обойдется?