Осколки судеб

Оба были отличными спортсменами, хорошими друзьями и способными учениками. Джимми, младшему, приходилось больше заниматься, чтобы сделать то, что Стиву давалось быстро и без усилий. Возможно, поэтому иной раз казалось, что Джимми – старший и более собранный. Подчас он даже защищал Стива. Стив всегда избегал применения физической силы не из трусости, а просто потому, что в глубине души у него сидел ужас перед насилием, который Джимми понимал, хотя и не разделял. Джимми в случае необходимости мог пустить в ход кулаки, главным оружием Стива был язык. Стив был полон самых разных идей, которые отстаивал с пеной у рта. Такой живой, такой любознательный, подумала Айрис, он весь прямо искрится.

Оставив мальчиков за игрой, Айрис вошла в дом.

В кухне Лаура в фартуке, доходившем ей почти до щиколоток, вырезала имбирное печенье. Она склонилась над тестом с сосредоточенным выражением лица, закусив нижнюю губу. Рыжевато-каштановые волосы свободно падали ей на щеки; она была копией Анны. Даже незнакомые люди отмечали это сходство, видя их вместе. Образец возродился, минуя одно поколение.

На дальнем конце стола Элла Мэй лущила горох.

– Сегодня у нас большая готовка. Я еще сделаю из этой девочки первоклассную повариху, – сказала она с любовью.

Лаура уже обнаруживала задатки хорошей хозяйки. Опять гены Анны. Ее комната, обитая розовой тканью, была уютным гнездышком. В подарок ко дню рождения – в этом году ей исполнилось девять – она попросила переоборудовать свою комнату, и Тео, к некоторому неудовольствию Айрис, согласился обставить комнату новой мебелью, заменить ковер, лампы, занавеси. Тео согласился бы достать луну с неба, если бы Лаура попросила. На туалетном столике в комнате Лауры стоял подносик для косметики. Когда мне было девять, я вообще мало что знала о косметике, подумала Айрис и вновь подивилась, каким разным с самых детских лет бывает у человека жизненный опыт. Слава Богу, что Лаура – разумная девочка, и на полках у нее стоят книги, которые она читает.

– Лаура мне очень помогла с яблочным пирогом, миссис Штерн, очень помогла.

– Я почистила половину яблок, – сказала Лаура с важным видом.

– Пирог? А по какому случаю?

– Да ни по какому. Просто доктор Штерн очень любит яблочный пирог.

Даже Элла Мэй обожала ее мужа. И Айрис вдруг проговорила:

– Ты так хорошо к нам относишься.

– А как же иначе? Вы тоже хорошо ко мне относитесь. Вы – моя семья.

У Эллы Мэй было двое детей, которые жили у бабушки в Южной Каролине. На Рождество она уезжала к ним на две недели, и к этому сводилось ее общение с детьми за год, так что она с полным основанием могла называть этих чужих людей своей семьей. Айрис была тронута до глубины души.

В первую встречу с Эллой Мэй Айрис назвала се «мисс Браун», но Элла Мэй поправила ее, попросив называть се по имени.

«Она называет меня «миссис Штерн», – сказала Айрис Тео в тот вечер. – Правильно было бы и мне обращаться к ней соответственно».

«Так уж устроен мир, и ты тут ничего не изменишь, – ответил Тео с легким удивлением в голосе. – В любом случае, если она не возражает, то чего тебе волноваться?»

– Филипп в гостях у своего друга, – напомнила сейчас Элла Мэй. – Звонили его родители, сказали, что вам не нужно за ним ехать. Они сами позже привезут его. Ваша почта на столе в холле.

На узком мраморном столике в холле лежали учебники, новый свитер Стива, который он уже успел порвать, и рядом с вазой с красными осенними цветами – пачка счетов. Застывшие изогнутые ветки и плоские красные лепестки точно повторялись в зеркале, висевшем над столиком, но ее собственное лицо, отраженное в нем между изогнутых веток, состояло, казалось, из отдельных геометрических фигур, как на картине художника-кубиста; отдельные части лица нервно подергивались, сдвигались, наползали друг на друга.

Ни с того ни с сего из глубин подсознания всплыли воспоминания, ошеломившие ее: она вспомнила собственное лицо в детстве и запах – точно такой же, какой и сейчас доносился из кухни – солоноватый запах жарящегося мяса, который наполнял квартиру в тот зимний вечер, когда, стоя за дверью, она услышала мягкий, полный сожаления голос матери: «Но ты должен признать, Джозеф, что она некрасивый ребенок».

Отвернувшись от зеркала, Айрис прошла через холл в гостиную и некоторое время стояла, делая глубокие вдохи, словно желая заполнить легкие чем-то чистым и успокаивающим.