Осколки тени и света (СИ)

Лучше думать о доме. О ней. Так она пахла. Так… И еще слаще, когда была с ним, выгибалась, дрожала, вскрикивала, прижималась губами, заставляла сердце биться в ритме со своим. Просто немного тепла. Как всякий зверь, ищущий свое логово бежит на зов, так и он бежал на это тепло. Природа жестока, он может отдать только то, что взял. И он брал и отдавал. А она сияла. Эленар…

Он помнит ее вкус, он сплел маячок, он бы знал, если бы ее не стало. Наверное. Потому что маячок молчал. А он, Эверн, – нет. Сегодня не вышло. Ведь осталось не так много мест, куда палач не приложился железкой. Спина была потом. После. После того, как он едва не выдрал руки из закрепов, оставив на обручах клочья кожи и мяса и впервые не мог не орать, и затылок рассадил о решетку, когда ослепленный болью бился головой. Там уже затянулось? Не понятно. Гудит. И во рту кисло. Хоть бы воды дали, твари. Пить…

крови…

В ушах звенело, как бубенчики на запястьях жертв, как железки, которые перебирал этот урод перед тем, как сунуть их концы в алхимический тигель, а потом этими концами… И снова пахло мясом. Ана Феррат однажды устроил странное мероприятие. Назвал его непонятным словом – пик-ник. Как крыса пищит.

Крыса. Устроила себе дворец в остатках матраса под койкой… Привыкла. Не шарахается. Вчера к руке принюхивалась. Еще пусть подождет, рано…

На пик-нике тоже была открытая жаровня, только не круглая, привычная, с частой решеткой, куда кладут сочные влажные куски в зернышках горчицы и промаринованного лука, а длинная и узкая, похожая на гроб. Сочные кусочки нанизаны на железные шпажки. Удобно. Всем понравилось.

И ему тоже понравилось, пару часов назад – особенно. Горло сорвал от восторга, когда… И запах. Жрать…

крови…

Еще бы наговоренный ошейник не впивался. От него вместо дара – дыра и ничем ее не заполнить.

крови…

Хороший ошейник, надежный. И застенок хороший. В глазах долго алое стояло…

крови…

…стояло, когда на утро второго дня попытался охранку взломать остатками дара и дури. Идиот. Впрочем, на сколько бы тех остатков хватило? А по спине все еще течет. Плохо. Должно бы уже перестать. Значит край? Он теперь почти обычный человек, разве что зубы… Клыки так и не втянулись. Точно край. Не хотелось бы так пить…

крови…

Не хотелось бы пить, слюни бы пустил как запойный. И есть. Он давно не ел. Все время, сколько он тут. Сколько он тут? Сбился считать. Много. Как крови…

крови…

Много под животом и с пробитой губы еще натекло. И во рту солоно-сладко. Глотнул – замутило. Совсем крыша едет - себя жрать…

крови…

А там, под койкой, крыса. Теплая шерстка, глазки бусинки, щетка усов, хвост лысый серо-розовый, пяточки, мягкий дрожащий живот… Рано?..

Если край – не рано. Самое время, если край.

Иди сюда, теплая,и-иди-и сю-у-уда-а…

* * *

Лантчу велели раз в пару часов спускаться в подвал, проверять запоры на двери. Обычный и магический, амулеткой. Было гадко. В подвале пахло кровью и какой-то дрянью, и светляки горели, как гнилушки на проклятом болоте, поэтому Лантч позвал Хорта выпить. Самому Лантчу нельзя вроде как было, он же в сторожах, а Хорт с радостью. Даже спуститься за компанию не побрезговал. Хорту все будто до бездны. И запах мерзкий, и вообще. Лантч и сам не девка, чтоб желудок крутило от вони, просто… убивать ради добычи или, там, по заказу одно, а вот так, как с пленником – другое. Гадко.

Остановились. До «клетки» – руку протяни. Что внутри делается слышно, а пленнику, если в коридоре говорят – нет. Да и до разговоров ли ему после сегодняшнего? Лантч впервые слышал, чтоб так орали. Не от того, что громко. От того, что… нутром и страшно, зверем, когда рыка и воя еще нет, а коленки уже в кисель. Проняло до печенок. Как по детству. Его старшой раз напугал проглотом под кроватью и Лантч боялся ночью ноги на пол спустить, чтоб до нужника сбегать, так и напрудил. Теперь в подвал одному идти было, как той ночью до ветру.

– А чего его некрос не разговорит? Убить и заставить. Мертвый упрямиться не будет, на это мозги нужны и дурь. А, Хорт?

– Балда, долгоживущие не встают. Убьешь – будет труп и ничего больше, – в охотку отозвался раздобревший от выпитого Хорт.

Из камеры раздался хрустящий, скребущий по нервам тихий смех.

Лантч вздрогнул. И Хорт тоже. Но оба сделали вид, что ничего не было. Сквозяк просто. Сырой. В подвалах всегда так. Вроде и дуть неоткуда, а дует.

– Чего это он? – спросил Лантч, чтобы разогнать озноб живым голосом.

– Крышкой, наверное хлопнул. Безбашенный сам обрабатывал, а он морочить умеет. И пытать. Любит Нику это дело. Думаешь, зря его в Дат-Кронен держали?

– А отпустили чего?

– Ясно чего. Под амнистию попал и сюда. В зачистку. Вот и чистит, – нарочито заржал приятель. – Ага. После Безбашенного всегда чисто.

– А ты с ним долго работать собираешься? А то как-то мне… маятно.

– На домик в спокойном месте в Лучезарии накоплю и на покой, огороды разводить. Немного осталось. Маятно ему. А ты не думай. Делай, что велят, и не думай. Тоже ведь не от хорошей жизни в ватагу пошел.