Осколок

Потом эта медсестра приходила ко мне в палату, гладила по щеке и что-то все говорила-говорила. А потом положила мне в руку осколок. Небольшой – меньше пол – мизинчика. С ровными гладкими краями, смешной и совсем нестрашный.

Осколок. Что это? Это нечто не целое, это часть, частичка, фрагмент. В данном конкретном случае нашей советской гранаты Ф-1, взорвавшейся в руке убитого душманами тупого чухана Рахима Пирназарова.

А вообще? Осколок это то, что от чего-то осталось. Археологи, например, ищут осколки прошлого, по ним историки представляют судьбы целых городов или империй. А это осколок меня. Он извлечен из моего сердца, и как по нему определить мое прошлое или будущее, какая судьба меня ждет, и почему я остался жить с таким страшным ранением?

Кусочек смерти, случай в его чистом виде, казус или, если хотите, чудо…Он остановился в перикарде, в околосердечной сумочке. Нужен был один миллиметр, чтобы я умер. И только благодаря тому, что прапорщик Бойцов своевременно вырубил меня, вкатив мне лошадиную дозу наркоты, я жив и, может быть даже, буду здоров. И может быть даже, я проживу еще много-много лет. И что-то я должен сделать, и кем-то стать, кого-то полюбить, что-то построить или помочь построить.

Осколок. Я сам осколок моей прежней беззаботной жизни, легкого и доброго детства, ершистой и такой наивной юности, моих двух глупых ревущих девчонок, что провожая меня в армию чуть не разодрались, а потом разом повыскакивали замуж. Осколок моего батальона, моей страны, мира?

Я осколок и это мне понятно. Все люди осколки. Под воздействием магнетизма они когда-нибудь соберутся в нечто целое и будет хорошо – горшок ли получится, дом ли, гора ли –неизвестно. Что-нибудь…Лишь бы не советская граната Ф-1 или американская мина М-19.

Потом меня повезли домой, в Союз. В огромный и могучий Советский Союз. Что так бездарно разбрасывался своей молодостью, кидая ее на пули им же придуманных врагов и на осколки собственных мин и гранат.

Большой грузный самолет, наполненный такими же как я горемыками, тяжело поднялся в воздух, отстреливая пиропатроны и делая крутой подъем вверх, из-за которого сразу же заложило уши. Для того, чтобы нас, спасенных от смерти, она не настигла вновь американской ракетой, пущенной каким-нибудь вонючим и тупым декханином со своего хромого осла.

Там, в Ташкенте, мама пришла ко мне в палату, и никак не могла остановиться: все плакала, плакала и плакала.

Я смотрел на ее доброе, веснушчатое лицо еще молодой сорокалетней женщины, гладил ей такую же конопатую руку, и она казалась мне Богородицей с иконы. В ней было столько любви и всепрощения, столько радости и знания о предстоящей моей горемычной жизни, что я тоже заплакал, хлюпая носом, словно маленький мальчик, пришедший с прогулки с ободранными коленками. А Богородица светилась чистым светом, и нежность ее не знала границ, и мудрость ее была вечной…

Только вот я не был богом…

Она привезла меня домой – бледного как смерть и немощного. Страдающего от невозможности распрямить грудь и вдохнуть полной грудью этого благословенного воздуха города, где я когда-то был так наивен и счастлив. Швы и покорябанное осколком сердце болели…

И когда я устало, опустился на скамейку возле нашего дома, я все-таки разогнул спину и поглядел вверх.

Там, в просвете густых опадающих деревьев, я увидел кусочек голубого неба, кругленький такой – как дырочка в иной мир. Из него лилась музыка – тихая и нежная, и я понял – все снова будет хорошо, и я буду жив, и больше со мной ничего плохого не случится.

Глава 5. Дорога назад.

Я не спал. Вернее сначала спал, а потом вдруг сразу нет, но сон продолжался, плавно перетекая в воспоминания.

Этот сон про себя маленького и почти погибшего я никогда раньше не видел. Вот как домой приехал и сразу р-раз – все забыл. Все – и войну и себя на этой войне.

И часто даже не мог понять – как я мог там жить в течение восьми месяцев, как командовал людьми, ходил на боевые, делал зачистки кишлаков, стрелял, бросал гранаты, убивал? И как я, дрожа под обстрелом, вкапывался в землю, блевал от первой пролитой мною крови, курил траву, ржал в ответ на плоские солдатские шутки, жил в вонючей казарме, рядом с какими-то чурками и явными отморозками… Как я вообще мог это делать? Или это был не я, а кто-то другой?

Думаю, это травматический шок. После ранения, психика не выдержала и отрубила воспоминания напрочь. И я ни разу не пожалел об этом. Слишком уж все это не вяжется с моим ощущением мира, справедливости, порядка. Нет, это не мог быть я. Но аккуратный хирургический шрам на груди, не давал повода для сомнений – это был я, и это было со мной.

Часто я крутил в руках тот осколок, не осознавая, что он вырван из моего сердца – кусочек железа и ничего более. Ни обиды на него, ни страха. Осколок, он и есть осколок. Бессмысленный, как и вся моя жизнь.

Мелодично затренькал мобильный телефон, и я посмотрел на часы. Было уже около двух часов дня. Пора начинаться разборкам.