Осколок империи

- Ты уже никто, чекист, тебя нет. До тебя добрался призрак из прошлого, живой мертвец, по ошибке отказавшийся ложиться в могилу, - слова срывались с губ словно ледышки с крыши. Холодные, размеренные. Безэмоциональные. - На тебе висит огромный долг, который я пришел получить с набежавшими за минувшие годы процентами. И они заключаются отнюдь не в звонкой монете. Но платить можно по разному. Твой дохлый дружок Анохин сумел многое выкупить. Не хочешь ли ты последовать его примеру?

- Сдохни!

- Все мы это сделаем. Но ты сейчас. Я же неведомо когда. А пока...

Из толстостенного стеклянного флакона с узким горлышком я пролил буквально несколько капель на левую руку чекиста. Раздавшийся вопль... Да, хорошо, что из подвала почти ничего наружу не вырвется. Все же серная кислота, попавшая на кожу, действует очень эффективно. А боль, как говорили знающие люди, отличается особой интенсивностью.

- Серная кислота. Проба пера... пока что. И перестань, наконец, орать, я еще толком не начал тебя потрошить, - скривился я. - Странные вы, чекисты. Так любите пытать и мучить других, но вот когда вам платят той же монетой... Знали же, ходя в свои церковно-приходские школы или что там лично у тебя в Прибалтике было: 'Какой мерой меряете, такой и отмерится вам'. Тебе уже отмеривается, Казимир. Мене. Текел. Фарес. Знаешь, я ведь далек от истовой веры, но уверен, что после смерти всех нас что-то ждет. Не банальные рай и ад, а нечто куда более сложное... И провалиться мне на этом месте, но тебе подобных должно ждать НИЧТО. Пустота, в которую вы провалитесь и будете растворяться, как плоть под действием кислоты. Медленно, теряя воспоминания и самое свое 'я' по частям. Это будет заслуженной карой. Поверь, чекист, побывавшие одной ногой за гранью редко ошибаются. У нас чувства становятся... обостренными на все, что связано со смертью.

Начало пронимать. Тут ведь надо говорить от души, не лукавя, не преувеличивая. Иначе толком ничего и не получится. Вот потому такой прием ломки станового хребта человека об колено могут применять далеко не все. Лишь те, у кого в душе все опалено огнем. Опаленные... Именно так называл подобных людей Павел Игнатьевич, тот самый друг моего отца. Его тоже... опалило. Но еще задолго до гражданской. Бомба эсеров поставила крест на привычной жизни, одним взрывом убило и покалечило слишком многих из числа тех, кем он дорожил. А сам он с того момента напрочь лишился даже тени человеческого отношения к любого рода революционерам. Через эту ненависть и в чинах рос медленно, сложно. Слишком уж пугал он простых людей и даже немалую часть вышестоящих чинов. Зато эффективность его допросов.... Была сверхчеловеческой.

Мда, допросы. Случалось, что стоило ему лишь посмотреть на какого-то р-революционера, так тот краснел, белел, дергался. А как только звучали первые слова, сказанные от души, то немалая часть допрашиваемых марала штаны или сразу хлопалась в обморок. Но первое, что они видели, выплывая из беспамятства, было лицо Павла Игнатьевича, озаренное холодной, бесстрастной ненавистью. Странное сочетание слов, но именно так оно и было. Тогда я не понимал этого, но вот сейчас, сам оказавшись на его месте... Возможно и такое, надо лишь побывать НА грани и ЗА ней, а потом вернуться. И принять эту новую часть себя. Принять без ужаса, без восторга. Просто принять.

И дожимать того, кто уже хрустнул. Не давать опомниться, прийти в себя, вспомнить какие-то мотивы остаться на ногах, не рухнуть в грязь на колени.

- Ты всегда гордился своим лицом, любил девушек. Сейчас ты обольщаешь их по всем правилам. Ну а раньше... Раньше ты, понимая, что никто из действительно красивых дам из света и даже полусвета к тебе не подойдет, злобился и бесился. А революция, как я понимаю, дала возможность. И ты начал принуждать красивых, холеных, элегантных женщин силой. Физической и силой принадлежности к ВЧК. А кто не ложился у ног, тех брал грубо, против воли, растаптывая их личность. Как попытался сделать с моей сестрой, моей матерью... И теперь будет справедливо, если я заберу это у тебя. Лицо растворится под действием кислоты, яйца я просто отрежу. Но не бойся, ты проживешь достаточно долго, чтобы насладиться и своим видом в зеркале, и состоянием презренного евнуха. От болевого шока не умрешь, есть у меня несколько ампул с морфием, да и шприц присутствует.

Флакон с кислотой и так был у чекиста перед глазами. Что же до обещания отрезать яйца... Тоже ничего сложного. Разрезать портки, обнажив все его 'хозяйство', после чего взять в руку найденные в этом же доме ножницы и пару раз ими щелкнуть в непосредственной близости от, так скахзать, мишени. На психику замечательно подействовало. Осталось лишь завершить процесс ломки:

- Так что, чекист, будешь продолжить корчить из себя героя мировой революции или последуешь примеру ныне дохлого дружка и начнешь выкупать хоть часть из тех мук, которые я тебе задолжал?