Осколок империи

Блатные, особенно ворье, занимавшее в уголовной иерархии верхние позиции, давно были головной болью Григория Никифоровича. Существовало негласное указание смотреть на выходки воров сквозь пальцы — они рассматривались наверху как важное звено в процессе «перевоспитания» политических — но порой не выдерживали нервы даже таких бывалых цепных псов, как капитан Полешков…

Не дав толком натянуть штаны, насильников проконвоировали к остальным. Их жертва — дородная местная баба из «вольняшек», заведовавшая в лагере прачечной, тащилась сзади, буквально вися на плече Афонина и орошая его водопадом слез.

— К сосне, — скомандовал капитан двоим уголовникам.

— В угол поставишь? — сверкнул стальным зубом в кривой ухмылке Жека. — А мы больше не будем. Правда ведь, Опарыш, а?

— Встать к сосне, — повторил Григорий Никифорович, играя желваками.

— Ой, да чё ты… — блатной отлично видел револьвер в опущенной руке офицера, но не покуражиться было против его природы.

— Поставьте их к сосне, — скомандовал Полешков, и четверо солдат попарно потащили под локти насильников к толстенному стволу кедра.

— Гражданин начальник! — запаниковал молодой «блатняк», поняв, что дело приобретает скверный оборот: побег, насилие, оружие… — Пожалейте Христа ради!

— Не сс… Опарыш, — пихнул его локтем в бок старший. — Ни хрена они нам не сделают. Без суда-то и следствия.

— Ты уверен? — холодно поинтересовался капитан, вскидывая наган.

— Гражданин начальник!.. — истошно завопил молодой, бросаясь на колени.

Сухо треснули два выстрела.

— За вооруженный мятеж и насилие над гражданским населением, — в гробовой тишине объявил запоздалый приговор Григорий Никифорович, пряча револьвер и не глядя на дергающиеся еще в агонии тела. — Завалите ветками, чтобы зверье не потратило. Потом заберем.

Экзекуция произвела настолько благотворное действие на остальных пленников, что никто и пикнуть не смел больше. Каждый ярко представлял себя на месте Жеки с Опарышем, и любое распоряжение «гражданина начальника» исполнялось с полуслова. Даже «вольняшка» и та перестала рыдать, будто опасаясь накликать гнев командира.

«Жаль, — думал Полешков, шагая впереди небольшого отряда. — Что нельзя так в обычной жизни… Пускать бы в расход по одной сволочи в неделю — никто и пикнуть бы не посмел… А то развели, понимаешь, социалистическую законность…»

Как ни странно, и головная боль и ломота в простреленном когда-то плече прошли сразу после выстрелов, будто от доброй дозы обезболивающего. Мысли в голове стали ясными и четкими, как никогда раньше.

Когда впереди показалась широкая «полоса отчуждения» — вырубленный на сотню метров от колючей проволоки лес, — капитан приказал остановиться. Лезть напролом в лагерь было неразумно.

— Ты, — наугад ткнул он в попятившегося за спины товарищей зека. — Пойдешь в лагерь, посмотришь, что там почем, и вернешься обратно. Жду двадцать минут — время пошло. Не вернешься или задержишься хоть на минуту — лично потом пристрелю.

— А почему я? — скривил лицо в плаксивой гримасе вор.

— Потому что ты, — положил Полешков руку на кобуру. — У тебя осталось девятнадцать минут тридцать секунд.

Уголовник рысцой потрусил к лагерю, неуклюже загребая траву стоптанными бахилами и оглядываясь чуть ли, на каждом шагу.

Возвратился он на двенадцатой минуте галопом…

6

Валерий Степанович очнулся от прикосновения чего-то влажного к лицу. Жутко болело правое плечо, руку колол миллион острых игл, голова кружилась.

«Где я, — открыл он глаза, но ничего не разобрал в сплошном хороводе черных точек, круживших перед глазами. — Что со мной?..»

— Живой… — всхлипнул кто-то рядом, и Зубов, удивившись той легкости, с которой она поднялась, протер левой рукой глаза.

Лев Дмитриевич, странно скособочившись, сидел рядом с ним, пытаясь пропитанным болотной водой рукавом привести его в чувство.

— Что произошло?

— Мякишев, с-собака, — выдавил сквозь слезы Зельдович, и геолог все вспомнил: и окровавленный нож, и внезапную перемену в едва живом спутнике, и швырнувший его в темноту удар в грудь…

Он засунул руку под рубаху и наткнулся на свежую повязку, охватывающую простреленное плечо. Видимо, спектрометрист не терял времени даром.

До хруста сцепив челюсти, чтобы не застонать от яростной боли, раскаленным сверлом впившейся в тело, Зубов перевалился на здоровый бок, а потом встал на колени.

— Вы целы? — спросил он сидящего в прежней позе Зельдовича и, еще не услышав его ответа, понял все…

— Если бы, — спектрометрист еще раз всхлипнул и рукой, будто мокрую тряпку передвинул неестественно выгнутую ногу. — Со мной все, Валерий Степанович. Идите дальше один.

— Куда? — одними губами выдавил из себя геолог.

— В живот с-собака…

«Да, это конец, — подумал как-то отстраненно начальник несуществующей больше экспедиции. — В живот — это конец. Как там говорили? В живот угодила — на тот свет проводила. Не отпускает нас Запределье…»

— Похоже, позвоночник перебит, — продолжал Зельдович, тем же мокрым рукавом вытирая глаза. — Ноги, как тряпочные. И не чувствую совсем. Вы уходите, Валерий Степанович. Оставьте меня. Время не терпит.