Осколок солнца

Мысль его снова и снова возвращалась к разговору с Кучинским. Понял ли он что-нибудь? Неужели его отец, Петр Данилович, человек высокой моральной чистоты и непримиримой принципиальности, не смог внушить своему сыну чувства долга перед страной, любви к труду? И тут ему вспомнился один недавний эпизод. Отец Жоры Кучинского, Петр Данилович, рассказывал о своем друге:

«Расчудесная советская семья! Отец генерал, прекраснейший, чуткий и добрый человек. Вместе с ним живут его взрослые дети. Один — инженер, другой — врач, дочка — химик. Большая квартира, замечательная дача. Почему же им не жить вместе? Тем более, если отец говорит: «Хочу, чтобы дети и внуки сидели со мной за одним столом». Имеет он на это право или нет?»

Курбатов ответил решительно: «Нет». Тут уже не любовь, а чистейший эгоизм.

Прошлым летом Павел Иванович гостил у друзей, и случайно ему пришлось познакомиться с этим генералом. Действительно, человек он был прекрасный добрый, чуткий. Одного только не понимал добряк — что его мощная фигура как бы отгораживала взрослых детей от беспокойного мира, где часто дуют холодные ветры, проносятся грозы и далеко не всегда светит солнце. Дети привыкли к мысли, что, даже приподнявшись на носки, они не достанут до папиных золотых погон. Ну, а раз так, то не стоит к этому и стремиться…

Прошло время, и генерал пожаловался Курбатову: старший сын недавно женился, прожил в доме отца немного и вместе с женой решил уехать. Куда? Зачем? Разве отец плохо к нему относился? Разве не любил, как родную дочь, невестку? Нет, сын и его жена всем довольны и, однако, уезжают на Урал. «Может быть, на работе неприятности? — допытывался несчастный отец. — Плюнь, мало ли в Москве заводов, найдем место и получше!»

И тогда сын признался: «Нет, работой я доволен, но сам хочу делать жизнь…»

Павел Иванович утешал генерала, шутливо доказывая, что методы холодного воспитания телят, основанные на законах мичуринской науки, следует иной раз применять и к изнеженным человеческим особям. В преодолении трудностей закаляется характер человека. Кроме того, самолеты, поезда, почта, телеграф, радио успешно сокращают расстояние между родителями и детьми.

Генерал так и не понял этого. Может быть, этого не понимает и отец Кучинского?

Подойдя к окну, Курбатов заметил Жору. Он метался взад и вперед вдоль ограды, как волчонок в клетке, и в сердце Павла Ивановича шевельнулось что-то вроде неясного сожаления.

Принесли почту. Сестра писала, что умер Сережка, ее семилетний единственный сын. Счастье, радость, жизнь — все, что давал ей этот ребенок, покинули дом. Письмо было отчаянное, пропитанное слезами и безнадежностью.

Сережки не стало в три дня. Пожаловался: «Мама, болит голова». Измерили температуру, отвезли в Высоковскую больницу. Лечили от одной болезни, а потом выяснилось, что у ребенка была другая, какая-то вирусная. А вирусы можно разглядеть только под электронным микроскопом. Конечно, в сельской больнице его не было, хотя бы потому, что не было и электричества, без которого такой микроскоп работать не может. Даже хирургические операции там делают при керосиновых лампах.

У Павла Ивановича детей не было. Всю свою любовь к детям он отдал Сережке. Часто привозил его в Москву, ходил с ним в зоопарк, в цирк, радовался и смеялся вместе с ним. Великолепна жизнь, когда рядом слышишь детский смех. А теперь он умолк. Можно ли искать виновных в смерти ребенка? Конечно, нет. Но в сердце затаилась глубокая боль: не ты ли виноват? Почему не сумел ты раньше построить зеркальное поле возле Высоково? Будь там свет, электричество, возможно и привезли бы туда электронный микроскоп. Побольше бы всюду зеркальных полей, электростанций, и главное — поскорее…

В дверь кабинета постучали.

— Там какой-то представитель приехал, — сказала уборщица, вытирая руки о фартук. — Вас требует.

Курбатов никого не ждал. Видно, дело срочное, если человек преодолел сотни километров в такую жару.

Отдуваясь, вытирая голову мокрым от пота платком, перед Курбатовым сидел добродушный толстячок в шелковой рубашке, доходящей чуть ли не до колен. От самого верха стоячего воротника до живота шли серебряные пуговицы.

— Прошу прощения, Павел Иванович, — и гость расстегнул воротник, отчего пуговицы зазвенели, как бубенчики. — Ну и климат тут проклятущий! Северянам совсем житья нет. А в вашем кабинете, Павел Иванович, прямо рай земной — так и веет прохладой. До чего же наука дошла — из жары лед делает!

Говоря все это, толстячок прихлебывал из бокала боржом, который достал Курбатов из холодильника. Маленькие усики, как два чернильных пятнышка, забавно шевелились при разговоре.

— Трудное наше дело… То производственных площадей не хватает, то сырья. С рабочей силой туговато. Многие обратно в колхозы уехали. Нет, конечно, я не против. Сельское хозяйство надо развивать, но, как говорится, не единым хлебом жив человек. Кто же в промышленности останется? Я, как директор предприятия, отвечаю за план. С меня же, Павел Иванович, спрашивают!

Курбатов слушал директора, а думал о смерти Сережки. Что написать сестре? Как ее утешить?