Осколок солнца

— Будь Чибисов поумнее, он бы нашел вполне приличный способ, как обойти и своего начальника и меня. Но он не хотел никаких документов. Все должно быть сделано чужими руками. Ему и в голову не приходило отказать в помощи своему близкому родственнику, — ведь это муж сестры! А кому он обязан, что сидит в кресле заместителя начальника отдела? Кто за него старался? Конечно, он, муж сестры. — Павел Иванович оглядел слушателей и с горечью добавил: — Так завязался узелок, а от него потянулась длинная шершавая нитка. Конец ее оказался у нас на испытательной станции.

Шаг за шагом прослеживая весь ход событий, Курбатов словно двигался вдоль этой нити и рассказывал, как после Чибисова на диссертанта работал Кучинский, а потом и Нюра Мингалева.

— Какой он к черту диссертант! — опять не выдержал Багрецов. — Диверсант!

— Пожалуй, правильно, — согласился Курбатов. — Это диверсия против науки, против чести и совести советского человека. Вы подумайте, сколько горя принес этот грязный честолюбец всем, кто был связан с ним одной ниткой! Иные уже получили по заслугам — я говорю о Чибисове, исключенном из партии, и о Кучинском, у которого уже нет комсомольского билета. Но есть и другие, честные люди, попавшие в беду. Прежде всего, это Нюра Мингалева. Ее нельзя оправдывать целиком, но многого она не понимала. Это урок на всю жизнь.

Нюра закрыла рот платком, впилась в него зубами, чтобы не разрыдаться. Маша успокаивающе поглаживала ее по спине, что-то нашептывала, но та ничего не слышала. Как сквозь пуховые подушки, глухо доходили до нее слова Павла Ивановича:

— Будущий доктор наук — ловкий спекулянт от науки; Чибисов стремился отплатить этому спекулянту услугой за услугу; Кучинский в своих грязных поступках руководился стремлением устроиться на тепленьком местечке в Москве. А Нюра? Все это было далеко от нее. Мне ничего не известно, но, вероятно, здесь сыграли свою роль другие, как я думаю, чистые, благородные чувства. Но таким путем счастья не добьешься…

Павел Иванович не хитрил. Ему и в самом деле ничего не было известно. Он предполагал, что Нюра была увлечена Кучинским, хотя Лидия Николаевна и Багрецов упорно отрицали это. Сама Нюра поняла намек Павла Ивановича иначе. Значит, ему известно, ради кого она позабыла совесть. Теперь все кончено.

Она рванулась к двери. Маша, желая удержать ее, случайно задела за бусы. Нитка лопнула, и бусины, как горох, рассыпались по полу. Все сделали вид, что не заметили этого маленького происшествия. Курбатов продолжал рассказывать, а Нюра, устыдившись своей несдержанности, снова села на место.

Багрецов подумал, что темные поступки людей, связанных грязной историей, вот так же, как эти бусы, были нанизаны на тонкую гнилую нитку лжи и обмана. Начал один, а потом пошло, пошло… Но стоило только Маше случайно дернуть за нитку, и все посыпалось. Маша увидела свою подругу с чужой тетрадью, не смогла утаить этого от Лиды, ибо знала, что поступок Нюры бесчестен и промолчать о нем нельзя.

— Честность — благороднейшая черта советского человека, — говорил между тем Павел Иванович. — Вот почему вся эта история выплыла наружу. Письмо отца Кучинского — а он не мог скрыть ошибки сына — подсказало нам, где искать основного виновника. Правда, будущий доктор наук сумел выйти сухим из воды.

Лида побледнела от гнева.

— Не может быть! Я никогда не поверю. Все началось с него. Ему нужны были материалы, и пострадали Чибисов, Кучинский, Нюра — каждый из нас. Ведь мы некоторое время подозревали друг — друга. Разве это не мучение?!

Курбатов мягко остановил ее:

— Согласен, Лидия Николаевна, всем тяжело пришлось, особенно Багрецову. Но я думаю сейчас об отце Кучинского. Поступок сына уложил его в постель. Петру Даниловичу стало известно, что жена скрыла от него, кому был прислан образец плиты, он разобрался в ее лжи, ставшей чуть ли не системой воспитания сына, и попросил, чтобы жену не пускали к нему в больницу…

Курбатов взял со стола злополучный осколок плиты.

— У каждого знаменитого брильянта есть своя история. Кровь, слезы, обман, подкупы. — Он подкинул осколок на руке. — Это не брильянт, а ничтожный кусок пластмассы. Но потребовался он нечестному человеку. А отсюда и горе и слезы другим. Так почему же человек этот, которого зовут Литовцевым, остался в стороне? Почему не в ответе перед честными людьми?

— Вот именно — почему? — резко спросила Лида.

— Потому, что за ним нет никакой формальной вины.

— Как так? — вмешался Багрецов. — А факты?

— А вот послушайте. — Курбатов развернул стенограмму. — По делу Литовцева Валентина Игнатьевича была назначена специальная комиссия. Его пригласили на заседание. Я прочитаю выдержки из стенограммы:

«Председатель. Образец фотоэнергетической плиты и некоторые цифровые данные вам были нужны для работы над диссертацией?

Литовцев. Совершенно верно.

Председатель. Почему вы хотели получить эти материалы не официальным путем, а пользуясь услугами своего родственника Чибисова?

Литовцев. Простите, я не понимаю вопроса. Указанные материалы не засекречены, а поэтому я имею право знакомиться с ними любым путем.