Оскомина, или Запись-ком ефрейтора Хлебонасущенского

До ЗемМарии Камса добрался, но на берег не ступил, в лаборатории Рабата не попал. На паруснике Зямы «сухой закон», потому всю взятую для экспериментов ягоду на самогонку перевёл. Благо, гнал в судовом лазарете по ночам, тайно от шкипера и команды судна. Ещё и от Кагановича, которому из-за прогрессирующего несварения желудка, язвы, вдобавок мучительного пропадения прямой кишки пришлось покинуть Бабешку. Главный хирург Рабата пригласил прооперироваться. Чтоб не пахло изо рта, Камса самогон не пил, заливал через эндоскоп, введённый в анальное отверстие к кишкам. Вечерами больше ста грамм не потреблял, чтоб, проспавшись, утром в кают-компании за завтраком строить невинные глазки шкиперу и Зяме. Кагановича, конечно, не провести, бывший зампотылу поймал за руку, но не сдал. За невыносимую боль в собственном анусе в отместку измывался над анусом бывшего офицера медслужбы. К концу плавания ягода закончилась. По прибытии в ЗемМарию Камса заявил, что на берег не сойдёт, незачем, хочет вернуться обратно на Бабешку. Зяма устроил — чтоб глаза не видели — на вертолёт (в нём не попьёшь) сопровождавший караван до острова, а на свою предстоящую навигацию нанял на борт эскулапа из Руси: на то, что Мацкевич будет в состоянии лечить команду его парусника не понадеялся. Что прискорбно, Каганович струхнул: не лёг под скальпель Главного хирурга Рабата. В последний момент убоялся: хирург — хирургом, но он же и араб. Пилотам представился наркологом сопровождающим алкоголика, затаился с Камсой в грузовом отсеке вертолёта и улетел обратно на остров.

Я вышел из столовки к мужикам и хлопцам, встречавшим на причале караван, глядь, в толпе — Камса. Пьяный в дымину. Мацик проворно поснимал с кореша штормовку, обмундирование, набросил на голого серый медхалат… и бегом в вертолёт. Киселём, батоном и патроном не выманили. Улетел в ЗемМарию.

Вот с того времени и пошли «цветочки».

У нас зубы — передние резцы — претерпели странные изменения: у одних удлинились и торчали через развёрзлые губы, у других, наоборот, втянулись в рот под язык и нёбо. Благо, подвёрнутые, резцы вкладывались в образовавшиеся щербины, коренные оттого смыкались — так что, жевать было можно.

И мы с головы до пят покрылись шерстью, как у макак.

На время кампании на Земле марсианскому спецназовцу ВДВ положена стрижка ёжиком, да щетина на лице — удерживали маску «респиратора-мягкого» на голове. А выдали нам на испытание «свечи», которые на Земле и «макариками» прозывали, ёжик и щетину не отменили. На Бабешке стричься комроты не требовал, бриться заставлял раз в два дня, и брились все его ножом. А теперь этот утренний моцион стал занятием бесполезным — щетина моментально отрастала и к вечеру уже курчавилась. Если бы только на лице!

На груди у земляков волосы были с роду, теперь же густо вырастали на плечах, спине, животе, боках, бёдрах — везде. У хлопцев-небёнов пожиже лезли; лицо, грудь, живот, почему-то голыми оставались. Мужиков Коган и Силыч гибонами называли, хлопцев чебурашками. Что удивительно, сами завхоз и кладовщик мехом не обзавелись, в отличие от лысых, как и они оба, земляков.

У нас и уши выросли.

Не такими огромными, как у Чебурашки, но заметно укрупнились, прям в хрящеватые полублины с мяском и салом под кожей преобразились. Мочки налились чем-то — висели бутылочками, что те серьги. Кладовщик уши обмерял, завхоз размеры фиксировал. Хоть этими с регулярным приростом данными амбарную книгу пополнял, потому как отчётная на страницах цифирь — «худая» по результату сбора урожая — не радовала.

Но преображение наше ерунда против того, что полеводы больше не ночевали дома. Мужики некоторые даже в столовку не ходили — у марух своих на довольствии состояли. Хлопцы, и те от пюре нос воротили. Меня, вернувшись с посиделок на завалинке, запанибратски угощали халвой, «подушечками» и «сахарными петушками» на палочке. Ну, что на это скажешь, меня как профессионала, су-шефа в дохронных минских ресторанах, обида забирала. Зимой в морозы, когда полежалки и посиделки под Мирным отменялись, я квитался всласть: в котелки накладывал «Отраду» без масла и без «анютиных глазок».